Елена Прекрасная

Из цикла "Земляничные поляны"

В семье Ванька был не царевич, а какой-то пиздец. Родилось же чудо такое! Ебло и доставало это чудо с малолетства всё в царстве шевелившееся. Братья как братья значит. Два. Живут, людей не трогают почём зря, один уже типа министр, другой тоже какой-то дегенерат, люди при службе, при деньгах, при блядях за зелёное золото. А этот же корень мандрагоры – мандопроёб какой-то, ни дня без рекорда, ни жопы без приключений!
Отец-царь, когда вспоминал о своём младшем царевиче так и выражался всегда: "Ёбаный рот!!!". А царица мать все глаза проплакала над таким распиздяем и даже отправляла Ваньку в науку в высший типа институт ихнего царства. Ванька выучился и даже чуть ли не экстерном, но от пизды это его не избавило. И всё царство тоже. Теперь в его лице царство имело уже не просто знатного ёбаря, а ёбаря с задатками мирового террориста. В родном царстве Ваньке не сиделось уже, пошёл он неёбаный мир подымать. А случилось это так.

Царь царственным взглядом окинул просторы широко раскинувшейся Родины и в который раз заметил на них троих своих сыновей. А обратив внимание на неубывающую склонность к распиздяйству с одной (Ванькиной) стороны и на чрезмерную усидчивость в бобылях с другой, решил царь всё это дело женить. И Ванька охомутается и не будет у царства как троерогий хуй середи дороги, и два солидных брата его станут чин по чину честь по чести в очередной раз. Чтоб всё как у людей, как пел знаменитый юродивый и поэт ихнего этого царства егорка летов. И издал тогда царь указ – сыновьям женится в недельный срок и пиздец.

Сыновья охуели. Даже старшие. Но указ есть указ, а царь есть царь. Сказал, как отрезал. И по хую ему мороз, где и как вы это себе сокровище добывать будете. Собрались тогда сыновья и стали решать каким вариантом лучше жену искать, потому что на всю конкретную их жизнь лохануться никому не хотелось, а баб было столько, как наверное не было на небе звёзд. Поэтому старший предложил жребий. Типа выдать каждой бабе по шапке с бумажкой с крестом, а одной не выдать – вот та и будет жена. Башковитый был, с детства министром стать хотел. Средний и Ванька чуть ему самому по шапке не выдали и Иван предложил горланить по уму, а не хуйню всякую нести.

По уму выдвинулся средний брат. Говорит, надо самую оборотистую выбрать, устроить конкурс "Первая давалка" и какая сможет за ночь больше наработать та и самая ловкая. Знатная будет жена. Вот до чего на блядях своих драгоценных наблатыкались! Ванька терпел терпел это состязание в премудрости и объявил, что пошло оно всё к хуям, кто как хочет пусть женится, а лично он женится на оставшихся после этого бабоньках сразу всех.

– Я тебе, блядь, дам – сразу всех! – внёс своевременную поправку в Ивановы планы случившийся как раз мимо отец. – Не можете уже жены себе выбрать, раздолбаи!

И тогда царь сказал, что раз ума нету, то прийдётся стрелять. Сыновья на всякий случай пригорюнились, но выяснилось, что стрелять будут не их. Выстрелы надлежало сделать им из могучих богатырских луков. Где стрела упадёт – там жена и будет.
Всем этот кайф понравился – и баба всё-таки и пострелять дадут, а Ванька загрустил. Лук он хоть и богатырский, но не межконтинентальный же. Упадёт стрела в трехстах метрах от охуенного стрелка и потом уже на всю жизнь дальше этих трёхсот метров не упиздишь никуда. Ванька грамотный был и знал уже, что земля круглая, бабоньки по ней всей живут, а согласно передовым гипотезам так может даже и не только на ней, триста метров это хуйня, а бабонек всего мира стало невыносимо жалко. "Как они без меня:", подумал Ванька на этих состязаниях и положил стрелу в карман. То есть типа стрельнул, пока все ебальниками щёлкали. И соответственно пошёл искать туда – не знаю куда, то – не знаю что.

Старший брат Екатерину, дочь знатного скотопромышленника, себе отхватил. Средний брат стрелой добыл себе Анну, непередаваемой гордости шляхетскую красавицу. Ведь умеют же жить люди! И только Ванька, хуй его знает даже, то ли царевич, то ли дурак, остался с полнейшим ни хуём, дорогой дальнею и улыбкой во весь ни хуя не соображающий рот. Катеньку он ёб ещё и когда папаня её был не столь богатым скотопромышленником, они убегали на задние дворы его огромного двора в солнечном детстве и сначала от души занимались лёгким и разным петтингом, а потом не сдержались уже само собой. К взаимному удовольствию. А Аню, которая и гордой-то непередаваемо стала после головокружительных встреч с Ванькиным хуем, Аню Ванька в последний раз имел буквально намедни, на крыше соседского сарая. Под обрадованные крики, обалдевших от такого действа рано-рано поутру, петухов.

Так что Ванька спокойный уходил. Обе девчонки были милы и ласковы и он посчитал, что братьям им с ними охуенно повезло.

* * *

За границы своего царства и разума Ванька вышел давно, когда встретилась ему на дороге пара белых пушистых хомячков. Они оживлённо разговаривали друг с другом, не сильно громко, но вполне по-человечески понятно. Ванька не стал удивляться белым пушистым хомячкам, после третьего косого у него такие в каждом кармане водились, но хомячки оказались не по приколу, а по делу.

– Вань, – сказал один хомячок, – выручи нас, пожалуйста. У нас в лесу баба-яга завелась. Пугает всех и говорит, что съест:

– Выручи, Вань! – поддержал другой хомячок.

– Базара нет! – согласился с маленькими жалобными животными Иван. – Работа так работа. Ведите, ребятушки, показывайте.

И хомячки, потешно переваливаясь на задних лапках, повели Ивана-царевича в лес. Они долго по тропинкам плутали, плутали и даже два раза обошли вокруг какого-то болотца, пока не добрались до прогалины, на которой стояла изба. Чёрная и накрепко всевшая в землю, с перекошенными окнами и затхло поскрипывающей дверью, изба у случавшихся странников энтузиазма явно не вызывала. Иван вышел на опушку леса и критически осмотрел ситуацию. Изба, почуяв русский дух, стала приподниматься и обнаружила под собой жилистые в пол обхвата куриные ноги. "Ну, пиздец тебе, добрый молодец!", промолвила потревоженная изба, и белые пушистые хомячки в ужасе юркнули в лес.

– Ну что ж ты лапонька моя, так переживаешь! Добрый молодец и добрый молодец. И хуй с ним. До хуя тут будет добрых молодцев и из-за каждого переживать? Позови, моя ласковая, лучше хозяйку свою, а до пиздеца мы всегда добраться успеем, – сообщил избушке Иван.

Избушка с такой учтивости-вежливости ахуела аш. Озадаченно заморгала ставнями окон и пояснила:

– А она спит, хозяйка, как раз. Велела не будить. А я вот на страже.

– Понял, – сказал Иван. – тогда давай будем ждать. Я здесь посижу.

– Да ладно, разбужу уже – согласилась избушка. – Неудобно как-то.

И избушка слегка перетряхнула полом.

– К хера ёбана матрёха! На хуя и жить-то тогда, когда даже эта ёбана транда тебя не может уберечь, – послышалось из избушки. – Какого там хуя черти носят? Ёбана рот!!!

– Гости у нас. Ну что ты кричишь, – проговорила избушка, от неудобства за свою хозяйку переминаясь с ноги на ногу. – Иван-царевич пришёл.

– Иван-царевич и хуй с ним, что Иван-царевич! Нехай заходит тогда – раз пришёл, ебёна на тридевять и так далее, – смягчила видимо тон баба-яга, хоть догадаться об этом пока было психогенно.

Избушка услужливо подставила Иван-царевичу своё крыльцо и смущённо тихо спросила:

– Вань, а правда до пиздеца доберёмся?

Иван улыбнулся, погладил избушку по перилам крыльца и сказал:

– Обязательно. Только малость погодь. Ослобонюсь и забабахаем!

С порога Иван ничего не разглядел. А только уебался башкой о притолоку.

– Ёбаное развлечение! – пояснил он дальнейшие свои действия и чуть не пизданулся. – Свет-то хоть можно включить?

– А я тебе сейчас под обоймя глазами включу. Свет, – не посочувствовала баба-яга откуда-то из темноты. – Ишь, блядь, волшебник изумрудного города сыскался! Без свету не может ни хуя.

Но пошарив где-то у себя на печи, по за печкой, свет всё-таки включила. Иван посмотрел на возникшее помещение, как хирург приступающий к срочно требующейся операции. Бардак в хате был, конечно, приличный, но жить было можно.

– Здравствуй, мать родная! – сказал Иван внимательно наблюдавшей за ним с печи бабе-яге.

– Здравствуй моя мурка, здравствуй дорогая, – откликнулась с печи баба-яга. – Здравствуй, моя мурка, и прощай! Вот и славно поужинаем, – заключила лирическую оттяжку баба-яга.

– А вот хуй ты, бабушка, угадала! – не согласился Иван. – Предварительно надо накормить напоить и в баньке попарить, а потом уже хуйнёй заниматься. Сказки читала?

– Грамотный какой нашёлся, – заворчала слегка приохуевшая от таких глубинных познаний баба-яга, но делать было не хуй, нарушать обычаи никого не кидало, трэба было действительно соблюсти ритуал.

Кряхтя, баба-яга слезла с печи, прибралась на скорую в хате и приготовила знатнейший харч из скатерти-самобранки. Иван оценил труды предстоящие и в меру перекусил пол барашкой, да кувшином заморского тонкого вина.

Кровь в жилах заметно повеселела и заиграла.

– Ну что, бабка, теперь в баньку веди, – потягиваясь всем молодецким телом, сказал Иван. – Больно чую попариться пора!

Баба-яга истопила тогда до жаркого печку, открыла заслонку и говорит "Полезай".

– Знаем и этот мы вариант, – бодро отреагировал Иван-царевич. – Это значит, ты полезай, а уж пиздой мы тебя сами накроем, да? Вот ведь опять не по правилам шалишь!

– Лезай ото, мозги не еби, – сказала баба-яга. – Это у меня банька так устроена.

Иван тогда засунул голову осторожно за заслонку и впрямь охуел: за заслонкой, не сразу чтоб въехать, была самая настоящая комната-банька. С парилкой и полатями.

– Ух, ты! Знатно придумано! С головой, – оценил Иван.

– Ладно, ладно, лезь уже, – пособила баба-яга и Иван полностью забрался в банную печь.

Оказавшись в баньке, Ванька аж присвистнул: шмотка улетучилась напрочь, пока он пролезал под открытой заслонкой. Как и не было. "Правильное устройство", одобрил Иван автораздевалку.

– Ты там не сильно свисти! Жар весь высвистишь, – прикрикнула баба-яга снаружи.

– А попарить? – выдвинул контраргумент Иван, сообразив, что автораздевалка наверняка срабатывает не исключительно на него. – Я попарить чтоб, маманя, люблю. С кваском!

– Ишь чего удумал, охальник, – чуть не потерялась баба-яга.