Повесть о легкой любви, или Тетраэдр

Я отвечал со всем пылом, но природа была сильнее, и скоро все мы погрузились в сон.

На следующий день выяснилось, что пора уезжать и Наде, что отдых неожиданно заканчивается и для нас. Им мы вернулись в город. Так неожиданно резко оборвалась наша пора двойного медового месяца.

Конечно, в городе, мы встречались, время от времени, но, конечно, работа и другие дела, сильно мешали нашему взаимному влечению. Хотя оно еще долгое время было. Через несколько недель, помню, Надя попала в больницу с аппендицитом. Мы все ходили ее навещать по несколько раз. В один день, когда мы были там вместе с Витей, решили заехать к нам домой, засиделись и так получилось, что он остался у нас на ночь. К этому моменту у нас с Галей все уже вошло в привычное русло, и наша любовь была, казалось, самодовлеющей.
Мы долго сидели за коньяком у нас на кухне, и он признался, что долго не был с женщиной и вообще все мы видели, как он расстроен одиночеством и болезнью жены. Галя села ему на колени и объявила, что никуда его не пустит, что она его любит и будет сегодня его женщиной и что вообще сейчас состоится праздник любви... И это все было для меня такой же новостью, как и для него! Витя был поражен. Он глупо улыбался, и не нашелся, что сказать. Галя увела его в ванную, и ее долго не было. Потом она появилась, и сказала, что Витя сейчас будет готов, она была в своем легком халатике, и уже пахла свежестью чистого тела. Она спросила меня, впрочем, вполне формально, не против ли я, что Витя будет с нами. Что ж я мог ответить? Бесовские огоньки горели в ее глазах...

Пока я был в душе, на нашей супружеской постели уже началось сладкое сражение. Я увидел Галю с искаженным лицом сидящую верхом на Вите. Он гладил ее груди и ритмично входил в нее. Груди ее колыхались в такт движениям, волосы развевались в свете ночника у кровати. Когда Витя вошел в нее сзади, я смог попросить ее ласкать меня губами, и она с удовольствием делала это, пока ее тело не переполнилось горением, и тогда я чуть не лишился своей ладьи пылающей. Когда она чуть отдохнула от витиных ласк, я вошел в нее, совсем еще горячую и ее страсть полилась на меня потоком. Это были мольбы и рыдания, судороги и конвульсии. Опять я не узнавал ее, опять какая-то новая женщина была со мною...

Когда объятия затихли, она прошептала: хочу видеть, как вы этим занимаетесь! Кто? Мужчины! Я мечтала посмотреть, теперь же, умоляю вас !! Нет, Галя, но как же – возразил я. – Ну, очень прошу, я сделаю все, что угодно!! Ради нашей любви, ради нас с тобой, молю тебя! Я молюсь на тебя, сделай это!! Ну же! Она вся раскраснелась и от ласк и от возбуждения. Стоя на четвереньках, она страстно упрашивала меня и Витю заняться любовью прямо сейчас перед ее глазами.

Меня внезапно для самого себя одушевила мысль играть роль в этой однополой пьесе, причем не столько по своей склонности, сколько из-за того, что это для Гали, что это все будет у нее на глазах. Хорошо, ответил я, но ты мне сейчас поможешь. И ты тоже, конечно, обратился я к Вите. Он, похоже, пока еще не дошел до всего, что должно случиться.

Галя, на коленях, опустила лицо на его пах и стала ласкать его. Вначале вялый, он одушевился вскоре, и вот ее губы уже плотно сжимали его, и язык скользил вверх и вниз. Она вымыла его ствол от своих и его соков и, сглотнув, томно играла с его мужеством с закрытыми глазами. Взяв ее за подбородок, я медленно отстранил ее губы от алтаря страсти и крепко поцеловал их. Она медленно вздохнула и затем приблизил лицо к жезлу и медленно поглотил его в свой рот. Вначале я не почувствовал ничего, кроме горячей влажной кожи, но потом меня охватило неописуемое ощущение горения и полета. Это ничем не напоминало тихое парение в безоблачном небе над горами, как было когда-то. Это был стремительный полет на ракете, с ускорением и резкими виражами. Было чувство полного освобождения. Я менял пол, я становился женщиной, и все это происходило в считанные минуты. Это было очень странное чувство, но оно не было неприятным. Я чувствовал, как ласкаю, как даю импульс мужскому началу! Это было что-то!
Он даже ничего не понял, во всяком случае, в начале. Галя сразу села ему на лицо, и заполнила собою его внимание. Она была вне себя от возбуждения. Она настояла, чтобы сменить меня, и подставила мне свою попку. Но и это было мало, так что мы поменялись, и Витя опять вошел в нее. Наконец, она подвела своего любовника ко мне и они сделали то же, что и ранее делал я. Когда я почувствовал витины губы у себя на стволе, мной овладело такое же странное ощущение, что и давеча, когда это делал я сам. Его шершавый язык на моей уздечке рождал неисчислимые гроздья радостей и стыдностей одновременно. Галя целовала меня как ненормальная. Я ощутил горячее желание целовать его, и, отняв его лицо, приблизился к нему и мы сплелись языками. Впервые я так целовал мужчину, возбужденного моей плотью. Наши тела были сомкнуты плотно, и я чувствовал его грудь, живот и напряженный горячий орган между нашими животами. Можно было тереться друг о друга и получать удивительное удовольствие от этого. Галя лежала рядом и ласкала нас попеременно. Она, как и мы была на вершине, только вероятно, еще на более высокой, почти недосягаемой. Не уставала она лобзать то его мужество, то мое, пока не наступил поздний рассвет...

Потом мы встречались еще несколько раз, но по тем или иным обстоятельствам эти наши пиршества вчетвером случались все реже. Возможно, истинной причиной было беспокойство за прочность семьи, что посещало иногда наши умы, хотя внешне все наоборот выглядело прочно и благополучно, как никогда. Ведь казалось, что верность высшая, духовная и чистая, испытанная на прочность физическим, плотским искушением становится еще сильнее и чище. И это было так, но все же, все же... Потом наши встречи были ограничены совместными походами на концерт или в театр, а после рождения детей, вначале у нас с Галей, и потом и у них, рутина взяла свое, и остались только далекие воспоминания об этой легкой, легкой как пух одуванчика на ветру, любви. Но иногда, мне все слышатся звуки фортепьяно, осень Чайковского и видятся ее тонкие белые руки на клавишах.