Девишник

– Ну что, все удачно? – спросила Аня, услышав стук Катиных каблуков по паркету моей комнаты.

– Да. Если не считать того, что у Иришки кончилась туалетная бумага, и у меня теперь трусы влажные.

Когда Катя сделала это признание, я отхлебывала чай. Мы уже выпили по три-четыре чашки на троих, жидкость в моей чашке была бледно желтая и я неожиданно для себя представила капли такого же бледно-желтого цвета на Катькиных бедрах.

– ... у тебя всегда трусы влажные. Ты же нимфоманка – отозвалась Аня.

– Это не смешно.
Больше всего на свете Катя любила две вещи: умничать и заниматься сексом. Недавно она листала медицинский справочник, нашла слово "нимфомания", примерила его на себя, как новые босоножки, и теперь оправдывает свою распущенность болезнью. Я усмехнулась про себя, взяла с тарелки ломтик лимона и медленно вдохнула его запах. Но мне все равно казалось, что в комнате пахнет Катей, ее влажными трусами, кисло пованивают пальцы ее ног, выложенные на черной коже босоножек, как на крышке рояля; пахнет тяжелыми каштановыми волосами, пахнет приторно сладко, как брюхо у ощенившейся сучки, пахнет даже родинка над ее тонкой верхней губой. Между моим обонянием и Катей – истерически надушенная Аня. У нее часто случался насморк и никогда не заканчивались деньги на "Ультровайлет" Пако Рабана. Представляю, как она с утра стоит дома перед зеркалом, смотрит на свое круглое, румяное лицо с маленьким вздернутым носом дорогой фарфоровой куклы, берет со столика синий флакон и что есть мочи жмет на кнопку наманикюренным пальчиком. Когда туман капель рассеивается, она внюхивается. Поднимает руки и нюхает подмышки. Наклоняет голову и нюхает маленькие сиськи. Зовет отца и просит его требовательным высоким голоском единственного ребенка: "Па-ап. Понюхай меня". Отец наклоняется, касается ее маленьких свинкиных сисек рыжими усами, нюхает и ничего не чувствует. Рыжие усы и Свинкины сиськи... Я смеялась.

– : Это не смешно. Это болезнь. Как голод. Только мне, слава богу, никогда не приходилось так хотеть есть... – говорила Катя – Была бы обжора – меня бы никто не хотел. Толстую.

Я заерзала. Я захотела вытащить Катину "парфянскую стрелу" из моей пухлой ляжки. Я всегда немного смущалась, что полнее своих подруг. Катя всегда была худенькой, хотя в последнее время чуть раздалась в бедрах от гормональных таблеток. Аня была полнее на 15 килограммов, но похудела от папиных финансовых проблем. Теперь она неплохо смотрелась в джинсах сорок шестого размера, но попка у нее осталась трапецивидной, немного размазанной. Наверное, я не тот человек, который должен критиковать задницы, ведь над моей – большой и круглой, как половина здорового июльского арбуза, – даже потешались в школе. Большой зад переходил в толстые ляжки, которые при ходьбе терлись друг о друга и перепортили мне кучу брюк. Я много раз пыталась худеть, но от диет у меня сразу начинали сдуваться груди, а этого я допустить не могла. Мой пышный бюст – единственное оружие против насмешек. Если я стою к обидчикам задом, то я в опасности, они смеются. Но когда я поворачиваюсь, и на мне обтягивающий свитер с вырезом, или полупрозрачная белая блузка с парой расстегнутых пуговичек, любой хулиган подавится своим смехом, этот гадкий смех будет у него булькать в горле, как мамино полоскание. Я люблю в ванной раздеться до гола, подойти поближе к раковине, так, чтобы не видеть полных ножек, и любоваться своей верхней частью. Широкие, пропорциональные плечи, сильные руки приятной полноты, как у греческой статуи, пикантные ключицы, придающие моей фигуре трогательную уязвимость и две большие, тугие дыньки. Мне нравится пару раз провести по ним ладонями, смазанными нежным кремом для рук и возбудить маленькие соски, похожие на вишневые мармеладинки. Это не свинкины сиськи, как у Ани, и не Катины "фужеры для мартини", как она их называет, однако сдается мне, что напиться из таких бокалов можно только если подливать себе после каждого глотка.
– Иришка, ну прекрати ты смеяться. Попробуй не кушать пару дней – поймешь меня – не унималась Катя – Вот Аня поняла недавно. Да, Ань?

– Не надо. – Аня встала, и ее попа-трапеция зашагала к письменному столу. Душистый призрак из "Ультравайлета" остался на диване, между мной и Катей.

– Нюш, давай все расскажем Иришке.

Надо же, у них снова появился от меня секрет. Помню, четыре года назад, когда мы были в пятом классе, они ввалились ко мне домой и рассказали, что только что выкурили по сигарете. Им казалось, что они больше не смогут попасть в рай.

– Давай расскажем

– Ей это не понравится – Аня стояла к нам спиной и листала мой дневник. Я отличница, и меня строго воспитали. Мне многое может не понравится, но мне очень любопытно.

– Что случилось? Ты познакомила Аню с одним из своих мужиков и он лишил ее девственности?

Катя с Аней хором захихикали. Совсем как в тот день. С сигаретами.

– Не совсем так. Мужиков не было.

Аня начала хохотать в голос. Она плюхнулась на крутящийся стул и завертелась. Смех у нее высокий, заразительный. Она была похожа на молоденькую Иствикскую ведьму. Катя скинула босоножки, подбежала к ней и начала крутить ее еще быстрее. Она держала ее за плечи и семенила ногами, пока у нее не порвался чулок на пятке, но она не замечала этого, а Аня как будто не замечала, что Катины руки сползли с ее плеч на грудки.

"Останови: стой: !" Катя сначала не слушала Аню, потом упала перед ней на колени и крепко обняла ее, уткнувшись носом ей в животик. "Кать, не надо, не сейчас: уймись ты"

– Вы спите вместе? – задав этот вопрос, я почувствовала себя ведущей какого-нибудь глупого телешоу.

Аня не отвечала, только хитро улыбалась и делала вид, что хочет освободиться из Катиных объятий. Вдруг она запрокинула голову, и ее снова затрясло от смеха: "Ой: Катя! Еремина: Не надо!" Я поняла, что Катя лижет ей живот, проникнув языком между пуговицами блузки, и Ане щекотно.

– Мы не спим. Мы ласкаемся. Мы играем в "Повесть о Сонечке" Цветаевой. – ответила мне Катя, не отрываясь от своего занятия. Я слышала, как она сглатывает слюну не смотря на то, что Аня хохотала очень громко.

– Вы играете в группу "Тату"

– Это ты сейчас играешь. В ханжу. Скажи, ну разве можно не хотеть целовать Аню? Посмотри на нее. Ты хоть видишь? – с этими словами она начала расстегивать Анину пеструю блузку. Сначала я только видела, как двигаются Катины руки, перебирая пуговицы, потом я увидела полоску белого, мягкого Аниного живота, потом – чашечки вишневого лифчика. Аня покраснела, но все-таки искоса поглядывала на мою реакцию. Она ждала моей оценки. Она еще не знала, над кем будет смеяться через пару часов: над Катей "шлюхой" или надо мной "ханжой". Отсутствие собственного мнения – Анина пикантная особенность. Как вздернутый носик, как маленькие зубы, как "Ультровайлет", как свинкины сиськи, которые Катя сейчас мяла через ткань лифчика. Я заметила, что Аня поморщилась. Видимо, Катины длинные острые ногти ее чуть-чуть задели.

– Ириш, если хочешь – мастурбируй. Если умеешь... – с этими словами Катя стянула лифчик с Аниных грудок. Она тянула его вниз по ее животику, скатывала, как скатывают трусики с бедер в эротических фильмах. Я почувствовала свой клитор. Мне стало неловко.

– Кать, ну ты бесстыдница – Анин голос стал нежным и уставшим. Я поняла, что она очень возбуждена и не хочет, чтобы губы Кати прекращали свое восхождение от ее пупка к маленьким белым сиськам. Ей нужен только знак. Знак от меня, что все в порядке, что я по-прежнему считаю ее baby-doll, что это Катя – "плохая девочка".

– Нда: – пробормотала я – по крайней мере, вам за это не платят. Не то, что "Тату". Хотя у вас лучше получается. – Я потянула к себе пушистый красный плед и закрылась им по шею. Мне нестерпимо захотелось зажать руки между ног. Как только я сжала бедра посильнее, раздался тихий Анин стон, как будто издалека. Как будто у нее в маленьком пухлом ротике была морская раковина с шумом моря. Катя целовала ее сосок. Сначала это был нежный, почти "родительский" поцелуй. Потом она зажала розовую горошину между губами и пару раз как будто разровняла помаду на своих губах. Аня поморщилась. Тут показался кончик Катиного ее языка. Она поводила им вокруг сосочка Ани, как будто вспомнила, как кружила подружку на стуле. Вторая грудь Ани была в Катиной руке, она теребила сосок подушечками пальцев, сильно сжимала сисечку, аш до белых полосок от пальцев. Аня закрыла глаза и тихо скулила. Потом она вдруг резко пришла в себя, рассеянно мне улыбнулась и сказала: "Кать, ты тоже должна раздеться".

– Сначала ты встань и сними это. Пусть Иришка на тебя посмотрит – Катя с улыбкой взяла Аню за обе руки и подняла со стула. Аня смотрела на меня по-прежнему румяная от смущения. Она покусывала губу и нервно гладила свои бедра, обтянутые светлой джинсой. Катя стояла чуть позади нее, ласкала Анины полные руки: "Анечка у нас скромная, хорошая девочка. Это Еремина ее развратила: по бутылочке пива, "Секс в большом городе", потом порнушка Аниного папочки: да, Ань? – Катя сняла с Ани рубашку и поцеловала ее молочно-белое плечо. Потом руки Кати потянулись к пуговицам на Аниной ширинке. Одна за одной они поддались ее ушлым пальцам. Катя потянула джинсы вниз. Сначала она захватила и трусики Ани за компанию, но та со смешком шлепнула ее по рукам. К тому моменту, когда Аня перешагнула через свои фирменные штаники, я перестала себя сдерживать и начала теребить свой клитор, я была влажная и растерянная. Я развела ноги под пледом, задрала свою макси-юбку в стиле немытых девушек-хиппи, отодвинула трусики и, смочив пальцы своей слизькой, нажала на упругий бугорок. Потом еще и еще.

– Ты смотри-ка! Наша ханжа избавилась от одной буквы в этом слове! – воскликнула Катя – Она теперь "анжа". Еще четыре неприличных поступка – и она станет сексуальной.

Катя, манерно виляя бедрами, подошла ко мне. Так близко, что кончик моего носа почти уперся ей в пупок. Она властно посмотрела мне в глаза. Ее вишнево-карие, близко посаженные глаза неожиданно показались мне гипнотически притягательными. Она смотрела на меня, как мамаша-олениха на своего Бэмби. Когда она погладила меня по волосам, покалывая ногтями, я засмеялась от смущения.