Ваня и Ростик. Часть 4

– Понял, – легко согласился Ростик, по доброте души своей решивший не уточнять, кто именно только что говорил куда больше всяких нехороших слов и у кого, соответственно, больше оснований рассказывать маме – у Вани или у него, у Ростика. Тем более, что Ростик мог Ваню спросить то же самое с помощью совсем не матерных слов; так что... стоило ли по пустякам препираться с Ваней и понапрасну его злить?

– Все. Иди – умывайся, – велел Ваня. – И запомни, что я сказал...

Ха!"Запомни" – сказал Ваня... какой этот Ваня наивный! Предупреждает, чтоб Ростик не забыл... еще бы Ростик забыл, что именно наобещал ему старший брат! Как бы не так...

За завтраком Ростик не утерпел – и, глядя на Ваню невинно и кротко, как мальчик воспитанный и поднадзорно домашний для начала дипломатично спросил, каким-то своим детским чутьем уловив, что старшему брату такая дипломатия понравится:
– Ваня, можно тебя спросить? – вот как спросил маленький Ростик! Ну, то есть, спросил маленький Ростик умышленно дипломатично и даже педагогически выверено, глядя при этом на старшего брата Ваню невинно и кротко.

– Можно, – отозвался Ваня, отхлебывая чай. Не имеющий педагогического опыта, Ваня, словно последний лох, с лёгкостью купился на девственно невинный вид коварного по причине своего любопытства малолетнего Ростика!

– Я не ругательными словами спрошу, – на всякий случай предупредил Ростик, и глаза его, опережая еще не высказанный вслух вопрос, загорелись любознательным малолетним любопытством.

– Естественно, не ругательными, – хмыкнул Ваня.

"Естественно", – подумал послушный Ростик... и – спросил:

– Ваня, а когда... когда ты будешь меня факать? Когда я провинюсь?

Ваня, поперхнувшись, закашлялся, невоздержанно забрызгивая вылетающими изо рта капельками чая ярко-желтые подсолнухи на красивой клеенке.

– Ростик... блин! – с трудом откашлявшись, Ваня посмотрел на малолетнего брата своего с удивлением и даже некоторым неосознанно-легким страхом. Ростик, никак не связывая внезапно охвативший Ваню кашель с содержанием своего вопроса, терпеливо смотрел на Ваню, ожидая на свой вопрос ответ. – Ты что... голубой? – спросил Ваня, непроизвольно понизив голос и даже чуть-чуть округлив глаза, сделав это, опять-таки, непроизвольно, отчего слово "голубой" прозвучало как-то излишне таинственно.

– Почему? – Ростик, по малолетству представлений своих не ожидавший от Вани такой совершенно непонятной для него, для Ростика, реакции на свой более чем невинный вопрос, вдруг подумал, не заплакать ли ему на всякий случай еще раз. – Ваня, почему ты обзываешься? – в обидой, слезами дрожащей в голосе, проговорил Ростик. – Ведь ты сам сказал...

– Что я тебе сказал? – перебивая Ростика, как-то особо и потомку очень отчетливо, но при этом очень тихо проговорил Ваня, пронизывающе глядя маленькому Ростику в глаза.

– Что ты будешь... будешь меня факать. Ты же сам сказал... и я только хотел узнать, за какие проступки ты будешь меня... – Ростик осекся, видя неподвижный и как бы в бесконечную вопросительность упершийся взгляд старшего брата, – меня... – повторил Ростик и, обеспокоенный Ваниным внешним видом, свидетельствующем о невольном внутреннем смятении, охватившим старшего брата, на всякий случай не стал заканчивать свою мысль. – Ваня... – спустя несколько секунд, прошедших в томительном и неопределенном молчании, прошептал Ростик, не отрывая от старшего брата Вани своего по-малолетнему встревоженного взгляда, – ты меня видишь?
– Ты голубой, – проговорил Ваня, и проговорил он это так, как будто Ростика, рядом с ним сидящего, рядом не было, то есть проговорил о Ростике сам для себя. – Ты специально лег со мной, чтоб поиграть с моим петухом... ты утром спал, меня обнимая... и ты хочешь... ты хочешь, чтоб я тебя трахнул... ты – голубой, – повторил Ваня, по-прежнему продолжая бедного Ростика, сидящего перед ним, в бесконечной задумчивости как бы не видеть и даже не созерцать.

И неизвестно, в какую сторону повернулись бы описываемые нами события и по какому пути потекла бы дальше жизнь и Вани, и Ростика, если бы... да-да, проницательный мой читатель, если бы не маленький Ростик, уже успевший вдохнуть тот же самый воздух, каким дышали дефективные дети пыльных городских окраин, но еще не успевший надышаться этим воздухом – не успевший им отравиться. Маленький Ростик, не с Сатурна прилетевший в город N, прекрасно знал, что слово "голубой" хотя и не содержит того убийственного заряда, какой таился в свое время в слове "пидарас", но тоже это слово – слово "голубой" – как бы не совсем похвальное, и в их классе даже была такая присказка-скороговорка: "Голубой, голубой, не хочу играть с тобой!" – все это Ростик знал, успев вдохнуть пыльный воздух городских окраин, долетающий до улиц центральных. Но, не успев этим воздухом надышаться и отравиться, малолетний Ростик на жизнь смотрел не в соответствии с непонятно откуда берущимися нормами так называемого "правильного поведения пацана", которые предписывали, что есть "хорошо" и что есть "плохо", а смотрел с невысокой колокольни своего растущего организма, любознательно пытаясь понять, что с ним, то есть с его организмом, происходит. Ну, посмотрел он у Вани пипиську... да разве он полез бы во второй раз к Ване в трусы, если б у него, у Ростика, была бы своя собственная такая большая и такая интересная пиписька? И разве теперь неинтересно посмотреть, как эта большая Ванина пиписька факается? И разве Ростик – поднадзорный Ростик – позволил бы себе трогать пипиську у чужого и взрослого парня? Ведь Ваня... он же брат! Ну, что... что, блин, такого бесконечно преступного сделал Ростик, проявив интерес к большой пипиське своего старшего брата? – да разве он, Ростик, заслужил, чтобы Ваня обзывал его "голубым"? В какой-то момент, пока Ваня, глядя в свою бесконечную вопросительность, сокрушался, что Ростик трогал его петушка, и, по причине сокрушательства потеряв из поля зрения малолетнего брата, выстраивал вслух цепочку неоспоримых улик, положительно и даже неоспоримо положительно подтверждающих, что его младший брат "голубой", Ростик странным и удивительно-непостижимым образом почувствовал – вопреки очевидности и приказанию мамы – что не Ваня, студент первого курса технического колледжа, старше и умнее его, а он, маленький Ростик, неизмеримо умнее Вани, сидящего за столом в неизбывном забвении своей мысли. Он, Ростик, умнее... да-да, именно так подумал маленький Ростик, еще не умеющий смотреть по причине своего малолетства в бесконечную вопросительность; так вот, неизвестно, в какую сторону повернулись бы описываемые нами события и по какому пути потекла бы дальше жизнь и Вани, и Ростика, если бы...

– Ваня, ты дурак? – спросил Ростик, глядя на старшего брата.

Ах, Ростик! Если бы маленький Ростик этот свой во всех отношениях замечательный и даже не лишенный некоторого философского изящества вопрос задал бы как вопрос риторический, когда ответ на него не требуется и не ожидается по причине своей заведомой отрицательности и когда такой вопрос и вопросы, подобные такому, задаются не с целью выяснения истинного положения дел, а исключительно с целью уязвления и даже уничижения одного участника диспута другим, то возможно, что Ваня, уловив в вопросе Ростика эту самую оскорбительную для себя риторичность, тут же отреагировал бы адекватно заданному вопросу, а именно – перенаправил бы этот вопрос самому Ростику, придав вопросу такой же, но теперь уже для Ростика оскорбительно-риторический смысл, и их утренняя беседа, утратив конструктивность, могла бы запросто зайти в экспрессивный тупик, где много эмоций и мало или вообще нет намека на какую-либо осмысленность и даже необходимость самого процесса общения. Но Ростик задал свой вопрос с такой неподдельной искренностью, и в самом вопросе настолько не чувствовалось никаких оскорбительных обертонов, что заподозрить Ростика в желании уязвить было никак нельзя, – в вопросе Ростика содержался именно вопрос, только вопрос, и ничего более, и эта вопросительность вопроса была настолько очевидна и непосредственна, что Ваня на заданный ему вопрос машинально дал короткий и вместе с тем правдиво исчерпывающий ответ:

– Нет...

– Тогда почему ты меня обижаешь? – спросил маленький Ростик, и в его голосе – в этом коротком беззащитном вопросе – прозвучало столько вдруг неизвестно откуда взявшегося детского горя и недетского недоумения, столько бездонного и бесконечного, неутешимого отчаяния, что у старшего брата Вани на мгновение сжалось сердце.

– Почему я тебя обижаю? – спросил Ваня, глядя на маленького и беззащитного, бесконечно одинокого Ростика.

– Что я тебе сделал плохого? – не слушая Ваню, прошептал Ростик голосом, зазвеневшим готовыми пролиться слезами. – Почему ты меня не любишь? Потому что я трогал твою пипиську, да? За это ты не любишь меня? – слезы были уже на подходе.

– Это у тебя пиписька. А у меня петушок, – поправил младшего брата Ваня, сделав, впрочем, это скорее машинально, чем осознанно и осмысленно.

– Ну, хорошо, пусть петушок, – не стал спорить с Ваней маленький Ростик. – Ты за это... за это меня ненавидишь? За то, что я трогал... я трогал твою... твоего петушка? – в глазах Ростика уже стояли, готовые сорваться и покатиться по щекам, две огромные безутешные слезинки.

Ах, если бы Ростик стал спорить или возражать... или хотя бы маленький Ростик стал оправдываться... но Ростик, совершенно не придуряясь, смотрел так пронзительно кротко, и столько неизъяснимого одиночества было в его широко распахнутых, на старшего брата устремленных глазах, что Ваня, старший брат, невольно растерялся, одновременно почувствовав всю бесконечную глубину своего несправедливого отношения к брату младшему...

– Ростик... – растерянно прошептал Ваня, чувствуя безграничную жалость и вместе с тем горячую, вдруг подкатившуюся к горлу неистребимо нежную любовь к маленькому и такому беззащитному в своем одиноком горе Ростику. – Что ты выдумываешь, Ростик... кто тебе сказал, что я тебя не люблю? Ты чего... чего ты? Ростик... слышишь? Я люблю тебя... – Бедный Ваня, едва ли не впервые в жизни столкнувшийся с самым настоящим горем, растерянно захлопал глазами, не зная, как утешают людей в их безысходном и самом настоящем горе.