Спасибо, мне не интересно
✕
Рассказы с описанием несовершеннолетних запрещены.
Вы можете сообщить о проблеме в конце рассказа.
Отчаянный маскарад. Часть 1
1 [2]
Мы танцевали в полумраке большого зала где гремела музыка, мигали синие огни, а колонны, отделанные искусственным мрамором, казалось специально поставлены, чтобы разгоряченный очередной заводной музыкой, ты мог прислониться спиной, и глотнуть "кусок воды", как называли здесь стаканы с прохладительными и даже горячительными напитками. Конечно же маскарада никакого не получилось, устроители просто выпендриться хотели, и все же на две девушки просто и без затей прыгающих в лазерных отсветах, встречалась одна, с глазами загадочно прикрытыми полумаской. Обычно фигуры таких девушек казались куда собразнительнее, и отбою от желающих потанцевать у них не было. Поэтому я так обрадовался, когда в полутьме разглядел такую, переводящую дух возле колонны.
Маска на ней была большая, скрывающая всю верхнюю часть лица а темный брючный костюм очень шел к ее рыжеватым волосам. В руке она держала наполовину пустой стакан с "Кока-колой", но оглядывалась так, словно ей не по себе от духоты и мигания ламп.
Мы с большим удовольствием оттанцевали две быстрые мелодии, после чего закружились в медляке, причем ее тело казалось ощутимым через два слоя одежды. Танец закончился, и девушка мягко отстранилась.
– Я пойду, – улыбнулись ее губы и глаза в прорезях маски. Я удержал руку.
– Может еще?
– Извини. Ты хорошо танцуешь, но мне: – наверное в глазах у меня промелькнуло такое сожаление, что она вдруг сжала мне руку и сказала: – хорошо, но только один танец.
Но мы станцевали не один. После каждого следующего, я чувствовал, она хочет что-то сказать, но каждый раз вглядывалась мне в глаза и ничего не говорила. Наконец она прошептала:
– Очень устала. Не могу больше. – поскольку мы как раз кружились по залу почти обнявшись, я стиснул ее чуть покрепче, и повел к колонне.
– Хочешь выпить?
– Ой нет, нет: – я вдруг вспомнил, как только что напряглось ее тело во время этого неожиданного объятия, и внимательнее пригляделся к тому, как она идет. Спину она несла очень прямо, но шаги делала пожалуй мельче, чем это позволяли ее длинные красивые ноги.
– Слушай, – спросил я, когда мы прислонились спинами к прохладному мрамору, и без всякой цели рассматривали колышащуюся в такт музыке толпу: – а ты чего такая стеснительная?
Белый прожектор отбрасывал на нас яркий круг, и я увидел, как скулы и щеки ее видные из под маски стали стремительно наливаться пунцовым румянцем. Я угадал! И она поняла, я знаю, что угадал.
– Да, стеснительная, – через силу улыбнулась она: – скорее сдохну, чем прямо скажу, что хочу в туалет. И я, кажется, скоро сдохну! – словно позволив своему телу этими словами большую откровенность, она слегка свела колени и наклонилась вперед, приоткрыв рот. Зрелище получилось удивительно красивым и беззащитным.
– Ну так беги, – улыбнулся я. Хоть мне и очень хотелось побольше любоваться девушкой, которой стыдно и очень хочется, но уж очень попалась симпатичная. Она взглянула на меня с обидой и укоризной, потом перевела взгляд на длинную очередь, змеившуюся по вестибюлю. Она вела в женский туалет, только в женский, и стояли в очереди, соответственно девчонки. В масках и без. Разгоряченные спиртным, и ясноглазые любительницы безалкогольных напитков. Но все они хотели одного. То одна, то другая нетерпеливо переступали с ноги на ногу, тоскливо вновь и вновь пересчитывая сколько подруг по несчастью остались впереди. Кто-то как бы невзначай поправлял ремень джинсов, или резинку трусиков, стремясь ослабит давление одежды на переполненный мочевой пузырь. А те, что посмелее или компанией подружек, те хохоча, и без особого стеснения, зажимали себе ладонями низ живота, или прыгали на одной ножке, или, поставив ноги накрест стискивали кулачки.
– Я слишком долго с тобой танцевала, – не глядя мне в глаза, сказала моя партнерша: – и я теперь эту очередь не вытерплю, описаюсь на полдороге. Я уже полная до краешка.
Она говорила спокойно, чуть хрипловатым голосом, и я почувствовал, как у меня встает. Скромная и красивая она была сейчас в отчаянии, она сама себя загнала в ловушку, танцуя со мной один танец за другим, и тому, что она сейчас терпела виной был я сам. Не даром же в английском слово "отчаяние" одновременно означает и "безнадегу" и нестерпимое желание. Девочка нестерпимо хотела, и надежды у нее не оставалось.
– Вот когда я жалею, что женщина, – призналась она почти неслышно, разглядывая очередь в женский туалет, рядом со свободным входом в мужской: – вот когда обидно-то:
– Пойдем танцевать, – предложил я. В ответном взгляде отразилась боль. Не душевная какая-нибудь боль, а вполне конкретная – внизу живота, в сведенных коленках.
– Там наверху, на третьем, – пояснил я, указывая на мраморную лестницу с другой стороны зала: – я видел еще один туалет. Уж не знаю работает ли, но написано – платный, там наверное народу не так много. И там нет мужского и женского. Просто пара кабинок.
– Где-е? – почти пропела она, мелко притоптывая каблучками. Мне показалось, что она сейчас заплачет, чтобы хоть так снизить количество жидкости, разрывающей изнутри ее красивое тело.
– Я покажу, – пообещал я: – но только давай еще разочек. Я хочу потанцевать, зная, что ты хочешь:
Она прижалась ко мне, и я почувствовал, что она дрожит. Заиграла медленная музыка, и мы, медленно кружась пошли между такими же вальсирующими парами в сторону мраморной лестницы. Шары из зеркальных осколков отбрасывали блики на все вокруг.
– Хочу, – шептала она мне на ухо, словно чтобы скорее выаполнить мое тайное желание: – я так хочу-у: Хоть бы не споткнуться, господи!
– А что тогда? – с улыбкой задал я провокационный вопрос.
– Тогда, – слабо улыбнлась и она: – здесь будет очень-очень мокро: Господи, только бы не при всех:
Это была одна из тех тягучих романтических баллад, которые звучат и звучат, то затихая, то снова возобновляя кружение танцующих по залу. Мы уже пару раз миновали заветную для моей партнерши лестницу, и она голодным взглядом поглядывала наверх. Внезапно она покачнулась и остановилась, так, что я едва не налетел на нее.
– Все, – сказала она твердо, и без прежней улыбки: – пойдем. Я уже совсем сдохла. Могу не добежать:
Честно говоря меня задела перемена в ее голосе. До сих пор все, что говорилось между нами было игрой: пусть на грани фола, но обоюдное удовольствие все же явно подразумевалось. Теперь она словно говорила, что шутки кончились, что ничего эротического в ее переживании нет, а удовольствие, которое мне доставляет ее "отчаяние" это чуть ли не возмутительная наглость. Может быть поэтому я и не убрал рук с ее талии.
– Танец не закончился, – напомнил я, по возможности шутливым голосом.
– Зато я закончилась, – голос ее оставался сухим, как бы с избытком компенсируя все мысли о мокром, в том числе и о возможности для нее оказаться посреди полного зала народу в мокрых штанах: – Давай, быстро ищем твой третий этаж.
Я осторожно, кончиками пальцев, тронул ее живот, чуть выше ремня. Тугой и горячий, он выпирал, как хорошо надутый резиновый мячик. Девочке и впрямь было невтерпеж. От моего прикосновения она дернулась, как будто я ее ударил кулаком, и пару раз глубоко вздохнула, пытаясь восстановить контроль над своим телом.
– Никогда. Больше. Так. Не делай. – раздельно проговорила она, и прорезях маски впервые проблеснула злоба.
– Бедная, – шепнул я, стараясь, чтобы сочувствие звучало пообиднее: – как же тебе трудно. Ну хорошо, танцевать не будем, просто так постоим до конца мелодии.
– Не доводи меня, – она скрипнула зубками, когда мои ладони бережно легли ей на талию, и придвинули ко мне: – Я тебя предупредила. Не доводи!
– Ой, до чего мы злые, – ласково прошептал я ей на ушко, почти скрытое рыжеватым локоном: – это и понятно, девочки всегда злятся, когда очень хотят, но не могут:
У меня сначала перехватило дыхание, и я почувствовал, что не могу продолжать говорить, и только потом я сообразил, что этому причиной. Опершись руками о мои, моя бедная партнерша резко согнула свое колено, вдвинув его мне в пах. Не очень сильно приложила, примерно для минутной отключки. Я не упал, но стал гнуться вперед и вниз, с застрявшей на губах улыбкой, и не сводя глаз с той, которая так жестоко ответила на мою далеко зашедшую шутку. Она тоже нашла в себе силы улыбнуться:
– Извини, я тебя предупреждала. Все по справедливости. Теперь ты немножко пожалеешь о том, что мужчина, и тоже прямо при всех. А мне пора, честное слово. Не злись:
Медленно затихала музыка, замедлялся бег зеркальных бликов по стенам. Вверх по лестнице быстрой нервной походкой убегала моя девушка. А я стоял посреди только что оттанцевавших парочек, жалко согнувшись, и обеими руками, обхватив немилосердно ушибленные яйца.
– Хорошо потанцевал? А не лапай! – спросила и сама себе наставительно ответила какая-то блондинка, проходя мимо. Ее подружки поглядели на меня, и дружно расхохотались.
Через положенную для того, чтобы прийти в себя минуту, я уже был наверху. Болело по прежнему сильно, но я уже мог идти быстрым шагом, через каждые десять шагов по возможности незаметно потирая застежку брюк. Конечно, будь я здесь один, лежал бы на полу и скулил, но сейчас у меня были дела поважнее. Я бы наверное уже кончил от обиды, прямо в трусы, если бы не одна надежда. Женщина в отчаянии может быстро взбежать по лестнице, но затем ей придется остановиться, и, скрестив ноги, постоять неподвижно, чтобы успокоить мочевой пузырь. Сколько на это потребуется времени моей жестокой скромнице, я не знал, и молил судьбу, чтобы подольше. Уж тогда я с ней рассчитаюсь.
Но на верхней площадке я никого не увидел, только знакомая дверь с изображениями мужской и женской фигуры была приоткрыта. Я вбежал в кафельный предбанник, с ходу бросился к двум дверцам в его дальней стене, и рванул сперва одну, потом другую ручку. Обе оказались заперты, и за одной из кабинок с ревом лилась вода. Можно было бы представить, что там избавляется от пяти литров воды истомившийся лось, или вернее лосиха, однако было ясно, что шумит вода в бачке, только что спущенном, и поэтому на долю моего уязвленного самолюбия не достанется ни торопливого шума срываемой одежды, ни сладостнастных стонов, сравнимых с теми, что сопровождают самый бурный оргазм, ни даже журчания струйки, по которому легко судить, насколько трудно было терпеть бедняге, или бедняжке, добравшейся до заветной кабинки.
Маска на ней была большая, скрывающая всю верхнюю часть лица а темный брючный костюм очень шел к ее рыжеватым волосам. В руке она держала наполовину пустой стакан с "Кока-колой", но оглядывалась так, словно ей не по себе от духоты и мигания ламп.
Мы с большим удовольствием оттанцевали две быстрые мелодии, после чего закружились в медляке, причем ее тело казалось ощутимым через два слоя одежды. Танец закончился, и девушка мягко отстранилась.
– Я пойду, – улыбнулись ее губы и глаза в прорезях маски. Я удержал руку.
– Может еще?
– Извини. Ты хорошо танцуешь, но мне: – наверное в глазах у меня промелькнуло такое сожаление, что она вдруг сжала мне руку и сказала: – хорошо, но только один танец.
Но мы станцевали не один. После каждого следующего, я чувствовал, она хочет что-то сказать, но каждый раз вглядывалась мне в глаза и ничего не говорила. Наконец она прошептала:
– Очень устала. Не могу больше. – поскольку мы как раз кружились по залу почти обнявшись, я стиснул ее чуть покрепче, и повел к колонне.
– Хочешь выпить?
– Ой нет, нет: – я вдруг вспомнил, как только что напряглось ее тело во время этого неожиданного объятия, и внимательнее пригляделся к тому, как она идет. Спину она несла очень прямо, но шаги делала пожалуй мельче, чем это позволяли ее длинные красивые ноги.
– Слушай, – спросил я, когда мы прислонились спинами к прохладному мрамору, и без всякой цели рассматривали колышащуюся в такт музыке толпу: – а ты чего такая стеснительная?
Белый прожектор отбрасывал на нас яркий круг, и я увидел, как скулы и щеки ее видные из под маски стали стремительно наливаться пунцовым румянцем. Я угадал! И она поняла, я знаю, что угадал.
– Да, стеснительная, – через силу улыбнулась она: – скорее сдохну, чем прямо скажу, что хочу в туалет. И я, кажется, скоро сдохну! – словно позволив своему телу этими словами большую откровенность, она слегка свела колени и наклонилась вперед, приоткрыв рот. Зрелище получилось удивительно красивым и беззащитным.
– Ну так беги, – улыбнулся я. Хоть мне и очень хотелось побольше любоваться девушкой, которой стыдно и очень хочется, но уж очень попалась симпатичная. Она взглянула на меня с обидой и укоризной, потом перевела взгляд на длинную очередь, змеившуюся по вестибюлю. Она вела в женский туалет, только в женский, и стояли в очереди, соответственно девчонки. В масках и без. Разгоряченные спиртным, и ясноглазые любительницы безалкогольных напитков. Но все они хотели одного. То одна, то другая нетерпеливо переступали с ноги на ногу, тоскливо вновь и вновь пересчитывая сколько подруг по несчастью остались впереди. Кто-то как бы невзначай поправлял ремень джинсов, или резинку трусиков, стремясь ослабит давление одежды на переполненный мочевой пузырь. А те, что посмелее или компанией подружек, те хохоча, и без особого стеснения, зажимали себе ладонями низ живота, или прыгали на одной ножке, или, поставив ноги накрест стискивали кулачки.
– Я слишком долго с тобой танцевала, – не глядя мне в глаза, сказала моя партнерша: – и я теперь эту очередь не вытерплю, описаюсь на полдороге. Я уже полная до краешка.
Она говорила спокойно, чуть хрипловатым голосом, и я почувствовал, как у меня встает. Скромная и красивая она была сейчас в отчаянии, она сама себя загнала в ловушку, танцуя со мной один танец за другим, и тому, что она сейчас терпела виной был я сам. Не даром же в английском слово "отчаяние" одновременно означает и "безнадегу" и нестерпимое желание. Девочка нестерпимо хотела, и надежды у нее не оставалось.
– Вот когда я жалею, что женщина, – призналась она почти неслышно, разглядывая очередь в женский туалет, рядом со свободным входом в мужской: – вот когда обидно-то:
– Пойдем танцевать, – предложил я. В ответном взгляде отразилась боль. Не душевная какая-нибудь боль, а вполне конкретная – внизу живота, в сведенных коленках.
– Там наверху, на третьем, – пояснил я, указывая на мраморную лестницу с другой стороны зала: – я видел еще один туалет. Уж не знаю работает ли, но написано – платный, там наверное народу не так много. И там нет мужского и женского. Просто пара кабинок.
– Где-е? – почти пропела она, мелко притоптывая каблучками. Мне показалось, что она сейчас заплачет, чтобы хоть так снизить количество жидкости, разрывающей изнутри ее красивое тело.
– Я покажу, – пообещал я: – но только давай еще разочек. Я хочу потанцевать, зная, что ты хочешь:
Она прижалась ко мне, и я почувствовал, что она дрожит. Заиграла медленная музыка, и мы, медленно кружась пошли между такими же вальсирующими парами в сторону мраморной лестницы. Шары из зеркальных осколков отбрасывали блики на все вокруг.
– Хочу, – шептала она мне на ухо, словно чтобы скорее выаполнить мое тайное желание: – я так хочу-у: Хоть бы не споткнуться, господи!
– А что тогда? – с улыбкой задал я провокационный вопрос.
– Тогда, – слабо улыбнлась и она: – здесь будет очень-очень мокро: Господи, только бы не при всех:
Это была одна из тех тягучих романтических баллад, которые звучат и звучат, то затихая, то снова возобновляя кружение танцующих по залу. Мы уже пару раз миновали заветную для моей партнерши лестницу, и она голодным взглядом поглядывала наверх. Внезапно она покачнулась и остановилась, так, что я едва не налетел на нее.
– Все, – сказала она твердо, и без прежней улыбки: – пойдем. Я уже совсем сдохла. Могу не добежать:
Честно говоря меня задела перемена в ее голосе. До сих пор все, что говорилось между нами было игрой: пусть на грани фола, но обоюдное удовольствие все же явно подразумевалось. Теперь она словно говорила, что шутки кончились, что ничего эротического в ее переживании нет, а удовольствие, которое мне доставляет ее "отчаяние" это чуть ли не возмутительная наглость. Может быть поэтому я и не убрал рук с ее талии.
– Танец не закончился, – напомнил я, по возможности шутливым голосом.
– Зато я закончилась, – голос ее оставался сухим, как бы с избытком компенсируя все мысли о мокром, в том числе и о возможности для нее оказаться посреди полного зала народу в мокрых штанах: – Давай, быстро ищем твой третий этаж.
Я осторожно, кончиками пальцев, тронул ее живот, чуть выше ремня. Тугой и горячий, он выпирал, как хорошо надутый резиновый мячик. Девочке и впрямь было невтерпеж. От моего прикосновения она дернулась, как будто я ее ударил кулаком, и пару раз глубоко вздохнула, пытаясь восстановить контроль над своим телом.
– Никогда. Больше. Так. Не делай. – раздельно проговорила она, и прорезях маски впервые проблеснула злоба.
– Бедная, – шепнул я, стараясь, чтобы сочувствие звучало пообиднее: – как же тебе трудно. Ну хорошо, танцевать не будем, просто так постоим до конца мелодии.
– Не доводи меня, – она скрипнула зубками, когда мои ладони бережно легли ей на талию, и придвинули ко мне: – Я тебя предупредила. Не доводи!
– Ой, до чего мы злые, – ласково прошептал я ей на ушко, почти скрытое рыжеватым локоном: – это и понятно, девочки всегда злятся, когда очень хотят, но не могут:
У меня сначала перехватило дыхание, и я почувствовал, что не могу продолжать говорить, и только потом я сообразил, что этому причиной. Опершись руками о мои, моя бедная партнерша резко согнула свое колено, вдвинув его мне в пах. Не очень сильно приложила, примерно для минутной отключки. Я не упал, но стал гнуться вперед и вниз, с застрявшей на губах улыбкой, и не сводя глаз с той, которая так жестоко ответила на мою далеко зашедшую шутку. Она тоже нашла в себе силы улыбнуться:
– Извини, я тебя предупреждала. Все по справедливости. Теперь ты немножко пожалеешь о том, что мужчина, и тоже прямо при всех. А мне пора, честное слово. Не злись:
Медленно затихала музыка, замедлялся бег зеркальных бликов по стенам. Вверх по лестнице быстрой нервной походкой убегала моя девушка. А я стоял посреди только что оттанцевавших парочек, жалко согнувшись, и обеими руками, обхватив немилосердно ушибленные яйца.
– Хорошо потанцевал? А не лапай! – спросила и сама себе наставительно ответила какая-то блондинка, проходя мимо. Ее подружки поглядели на меня, и дружно расхохотались.
Через положенную для того, чтобы прийти в себя минуту, я уже был наверху. Болело по прежнему сильно, но я уже мог идти быстрым шагом, через каждые десять шагов по возможности незаметно потирая застежку брюк. Конечно, будь я здесь один, лежал бы на полу и скулил, но сейчас у меня были дела поважнее. Я бы наверное уже кончил от обиды, прямо в трусы, если бы не одна надежда. Женщина в отчаянии может быстро взбежать по лестнице, но затем ей придется остановиться, и, скрестив ноги, постоять неподвижно, чтобы успокоить мочевой пузырь. Сколько на это потребуется времени моей жестокой скромнице, я не знал, и молил судьбу, чтобы подольше. Уж тогда я с ней рассчитаюсь.
Но на верхней площадке я никого не увидел, только знакомая дверь с изображениями мужской и женской фигуры была приоткрыта. Я вбежал в кафельный предбанник, с ходу бросился к двум дверцам в его дальней стене, и рванул сперва одну, потом другую ручку. Обе оказались заперты, и за одной из кабинок с ревом лилась вода. Можно было бы представить, что там избавляется от пяти литров воды истомившийся лось, или вернее лосиха, однако было ясно, что шумит вода в бачке, только что спущенном, и поэтому на долю моего уязвленного самолюбия не достанется ни торопливого шума срываемой одежды, ни сладостнастных стонов, сравнимых с теми, что сопровождают самый бурный оргазм, ни даже журчания струйки, по которому легко судить, насколько трудно было терпеть бедняге, или бедняжке, добравшейся до заветной кабинки.