Подарок Лилечки

Накинув на голые плечи мундирчик, прошел к столу и налил немного горячего шоколада.

– Ну-с, Вольдемар, каков сюрприз? А что она еще может выделывать, ты предста-вить даже не можешь. Что там марких де Сад и Монтень, в Древнем Риме место ее, в историю бы вошла. Проходи, проходи, Фрося, к столу присаживайся, вот чайку выпей, он еще не остыл, да халвы с баранками съешь. Ты ведь до них охотница, ешь, ешь, не стесняйся, заслужила ...
Вольдемар, я смотрела на вашу любовь и понимала все лучше и лучше, как мне нужен твой член, сперма, весь жар и пламень любви. Ты, волшебник, любовью своей с Фросей, делаешь меня совсем девчонкой! Посмотри, как я хочу тебя! Ви-дишь? Погоди, сейчас платье приподниму. Представляете, Вольдемар, она так чудно рассказывает о жизни своей, что никакому господину Куприну вместе с му-жиком-грубияном Максимом Горьким, который о жизни народной пишут, не снилось. Расскажи, Фрося, что на прошлой неделе о себе поведала.

Девочка прекратила хрустеть бубликами, отпила из чашки и смущенно пробормота-ла:

– Дык о чем говорить-то, матушка Лилия Васильевна, все уж рассказано... Разве вот о том как у меня это в первый раз было, с соседом нашим Иваном Петровичем. Он в аккурат над нами живет, тоже фабричный, только мастером на заводе, у них аж целых три комнаты и самовар ведерный. Насилу его наверх-то дотащищь... Он завсегда когда выпимши меня у ворот тискать принимался, а в этот раз дома не было никого. Отца уж два года как схоронили, а мать к тетке пошла, муки за-нять. Он завалился к нам уже пьяный в дымину, а я и обмерла со страху, пони-маю, что негоже, беда может случиться, только сил не было ни рукою, ни ногою шевельнуться, словно опоенная чем стала. Подошел ближе, схватил за ворот сара-фана и лапищами туда полез, мол убедиться хочу, что титьки уже выросли, если есть, то тогда и на работу на завод может взять, перед управляющим, мол, слово замолвит... Навалился на меня, ну думаю, вот она смертушка и пришла, раздавит и не заметит, он ведь меня прямо на пол повалил. Я головою о лавку ударилась, совсем разума лишилась. А он подол задрал, я летом-то завсегда без исподнего, хоть маменька и ругаются, и между ног давай чем-то горячим, да толстым шуро-вать. Я тогда понятие имела уже о мужчинах, да только кто знал, что со такое случится. Ежели бы он сразу сказал, что поеть собирается, я бы и легла поспо-собнее и заправила как надобно, половчее. А он знай свое, тычет и тычет, я хоть и маленькая была тогда, но представление уже об энтом деле имела, видала как маменька с папенькой игрались, да и с ребятишками иной раз баловались.

Да что я вам об этом, вы поди и сами знаете. Хотя у вас, у благородных, может быть как-то по особенному...

Дык вот. Сует он меж ног елду-то свою, молчит, сопит, а водкой от него рази-ло просто, чуть не сблевала тогда. Насилу удержалась, ужас как противно сдела-лось, напирает до невыносимости. Кричать боязно, сосед все-таки, да и рука у него тяжеленькая была, прибил бы и не поморщился. Прет и прет елдиной своей, второпях не угадал, в щель-то норовит попасть, а она у меня пониже. Сердце со-всем зашлось, замерло, ну, думаю, как порвет наскрозь, совсем дура была не-смышленая, кое – как сообразила ноги поднять да животом низом подвигать, чтобы поспособнее значит стало.
Уж потом ума-то я набралась, как под мужчинкой располагаться надо, чтобы ему поспособнее было. Сосед поелозил, поелозил, дернулся и захрипел, чую он мне живот чем-то горячим полил. Я с глупа-то подумала, что уссался он по пьяному делу, думаю как вылезти из-под него. Он тяжелый, словно медведь, так вместо того чтобы отпустить, схватил за косу и говорит, чтоб рот открыла. Только я его раскрыла, а он возьми и сунь "елдину" свою. Да ведь ни куда-нибудь, а прямехонько в рот. По первоначалу я и не знала, что делать, не то, что слово сказать или закричать, шевельнуться боюсь. Он смеяться зачал, смеется, да при-говаривает, соси мол, стервь, да посильнее, но чтобы зубами ни-ни. Ну, я со страху-то и давай наяривать, он и глазом моргнуть не успел, опять засопел, будто дрова колет, лицом красный сделался, глаза под лоб закатил и рот плес-нул малофейкой-то.

Я теперича с понятием к малофье отношусь, а тогда дуреха молоденькая была, отпрянуть собралась, да куда там. Он за волосья крепко держал и глотать заста-вил, да я и сама поняла, что сглотнуть надо поскорее, а то ведь и захлебнуться недолго. По первоначалу-то тошнило, чуть не выблевала, все думала, что это он мне в рот насцал, чтобы поглумиться значится, это я теперича с понятием и вку-сом о этом деле-то. Знаю, что для здоровья очинно пользительно, семя мужское сглатывать, а тогда круглая дуреха была. Стою перед ним на коленях, вся соком перемазана мужским, плачу и трясусь, а осоед-то видать во вкус вошел, спиной меня повернул и опять к кровати толкает, чтобы я нагнулась, мол не наигрался ишшо. Я нагнулась, как они мне велели, так он возьми и зачни колотушку свою впихивать, да не куда-нибудь, а в менжу, в задницу то есть.

Мол ежели ты девица, то тебя мне портить нет никого настроения, мол, и до каторги доиграться так можно. Чую как он лезет внутрь, хоть и скользкий, да толстый. Ну, думаю, уж в энтот-то раз точно порвет все сзади. Голову в перину уткнула, зубами грызу, чтобы не закричать, а соседу хоть бы что. Ладно он и в энтот раз быстро закончил, не мучал больше.

Неделю на двор толком сходить не могла, так все болело и жгло, по улице так враскоряку и переваливалась. Маменька быстро об энтом прведала, да что она по-делать-то смогла. Дело-то сделалось. Она все по вечерам шептала, да причитала, а сосед, когда тверезый сделался, так добрым и внимательным стал, денюжки дал, аж целых два рубля серебром, чтобы я чего себе купила и молчала. Я уже тогда с понятием была, маменьке ничего не сказала, а денежки припрятала. А через две недели опять он игрища свои затеял, только мне уже не больно было, и я все стерпела. Даже не охнула, когда он меня сзади взял.

А Петька, он в магазине на Гороховой разносчиком работал, мы с ним сызмальст-ва дружили, углядел, выблядок, как я с соседом баловалась, пригрозил, что все в полицию доложит. Сосед испугался, денег ему отвалил цельную пятерку, а со мной перестал играться. Вот я пошла в услужении работать. Где покормят, где денежку дадут, все в доме подспорье, а то маменька совсем из сил выбивается. Подружки зовут на проспект выйти, с уличными зачитца, мол денег больше зара-ботать можно, только Лилия Васильевна не велят. Они добрые, завсегда накормят, денег дадут, а если кто из знакомых внимание обратит или кому предложит, так мы завсегда согласные. Отчего не помочь доброму человеку. А уличные они завсе-гда плохо кончают или в больнице, или кого ножом коты ихние порежут...

Так что барыня, Лилия Васильевна, вы сверху будете нонче или мне за кавалера придется быть с вами? А то может молодому барчуку помочь какая нужна? Так мы с превеликим нашим удовольствием...

– Вольдемар, ты ей сначала языком, языком, ну, понимаешь где, она к этому очень чувствительна – томно зашептала прижимаясь престарелая Суламифь , – и да-вайте в постель, в постель и немедленно, а то словно дети малые и неразумные.

Девочка быстрехонько разделась, аккуратно повесила юбочку и кофту на спинку венского стула, легко легла на разобранную постель и лукаво улыбнувшись по-смотрела, будто приглашая, задрав вверх и разведя в стороны заголвшиеся ляжки. Я не заставил себя ждать, соколом взлетел на кровать, скрипнувшей пружинами и лег меж бедер девицы. Передо мной во всей "красе" предстала плоть молоденькой шлюшонки. Аккуратные большие половые губы, нежная растительность аккуратно подбритого лобка, бугорок набухающего розового от юной свежести клитора, раз-двинувшийся венчик бахромки блестящих уже увлажнившихся малых губок, теснинка совсем детского влагалища.

– Ох, барчук, какой он у вас, чисто Аника-воин в битве с супостатами. Ну, на-конец-то ! – член с трудом протиснулся в плотную упругость влагалища девицы, – вы уж расстарйтесь, в меня не кончайте, а то Лилия Васильевна сердитоваться будут, что малофейку в меня вылили вдругорядь, а не на нее. Они ужас как это уважают, говорят для нее это первейшее лакомство и польза. Напрягшись, медлен-но начал движения "вверх-вниз", как было завещано предками нашими.

– Нет, нет, так дело не пойдет, – вмешалась неугомонная хозяйка квартиры, – а почему про меня вспоминают в последнюю очередь? Отчего ты не видишь, что у меня все горит? Я хочу. Иди ко мне – с этими словами Лилия Васильевна грузно легла рядом, матрац прогнулся, а кровать заскрипела. Хозяйка опрокинулась на-взничь, раскинув толстые бедра в стороны, в нос ударил запах женской плоти.

– А не желаете ли сзаду войти, а, господин Вольдемар? – вмешалась девчонка, я промолчал, не возражая открыть нечто новое в утехах с распущенной шлюшкой.

– Так не против? Вы только посмотрите, какая у меня замечательная дырочка по-зади, не сумлевайтесь, я не каждому туда даю, только тем кто к Лилии Васильев-не по-дружески относится... Давайте-ка я вам его быстрехонько вздрочу. А то вы устали, поди, когда я вам сосала. А потом, Бог даст, и матушке Лилии Ва-сильевне нашей вдругорядь радость сделаем? Ведь вы согласны, а барчук?

Она потянулась пунцовыми губками к восставшей плоти, облизав головку, не то-ропясь засунула в рот. Рот Фроси были горячим и сухим, язык, скользивший по коже просто обжигал, заставляя задерживать дыхание. На мгновение потеряв кон-троль чуть было не кончил, но девица почувствовав это приостановилась, а уж потом, дав возможность перетерпеть, продолжила минет, помогая время от времени языку ловкими пальчиками. Закончить с ней так и не удалось... Развратная Лилия Васильевна, даже не удосужившись как-то предупредить меня, страждущим от жажды путником припала к желанному источнику – девичьему лону. Молоденькая шлюшонка, не сдерживаясь, в полный голос истошно заголосила:

– Ой, миленькие, счас хорошо будет, ой, чую, чую! Вот так! Вот так! Ой, ба-рынька, да как вы ловко! Еще! Еще! Поглыбже! – я с трудом втиснул таки головку члена в щель Фросиных губ, которые наподобие удава-душителя принялись ритмич-но сжиматься и разжиматься, тело дергалось, совершенно не следуя толчкам, пружины кровати скрипели, при особенно сильных движениях.