Олежкины истории

Он боялся, что подружка вывернется из его нескромных объятий и бросится бежать, как только что неслась в этот потаенный уголок леса, но она покорно отвечала на его поцелуи движениями податливых губ и языка. Сколько они стояли так, целуясь, прижавшись юными трепетными телами, познавая друг друга в тесных объятиях? Неведомо. Время замерло.

Но вот Женька будто очнувшись, ойкнула, трепыхнулась, выскользнула из рук Олежки и, отскочив шага на три, как застигнутая врасплох серна, готовая умчаться прочь. Ее губы казались помятыми и от того еще более заалевшими. Она не выдержала и быстро сжала ткань платья, где то внизу живота и виновато мяукнула:

– Кусаются черти, – потом не выдержала и прыснула тихим, незлым смехом.
– Отвернись, отвернись же... И Олежка добросовестно повернулся, чутко прислушиваясь к шорохам за спиной и фантазируя на тему, что сейчас снимается, и куда успели забраться за столь короткое время бесстыжие муравьи. Он почувствовал, как она, закончив воевать с муравьями, подкрадывается к нему и...

– Ах ты жучка, сявка – козявка, – закричал он, почувствовав, как опущенный за шиворот муравей бодро готовится к атаке, выбирая место помягче с явным намерением пустить в ход свои челюсти! Женька, не дожидаясь возмездия, уже улепетывала, заливаясь как колокольчик.

Теперь они загорали рядышком на огромном доисторическом пледе и, переворачиваясь, старались, как бы невзначай, чаще касаться друг друга, чтобы вновь и вновь почувствовать горячую кожу уже не чужого, манящего тела. Неведомо, какие чувства при этом испытывала его подружка, но случайные соприкосновения рождали в пылающем теле Олежки такие волны, даже валы желания, что он вынужденно переворачивался на живот или спасался от нахлынувшего вожделения в прохладной воде!

Уж он то знал, чем все это кончится. И странное дело не старался форсировать события, словно впереди было целое лето, целая жизнь, нет, жизней десять: Он млел от удовольствия отмечая как, с каждым разом, она сама старается зайти подальше в их "шалостях".

Теперь они начинали целоваться едва приплыв на остров. Целовались, катаясь по пледу, на песке и в воде. Потом вылазили на берег и чтобы быстрее согреться снова целовались. Губы Юленьки припухли, стали умелыми и податливыми и игриво отвечали на каждое прикосновение его губ и языка.

Кончилось тем, что они однажды здорово опоздали к обеду и на следующий день тетка, собираясь в город, делать клубничный бизнес, погрозив ему пальцем, спрятала ключи от лодки.

Проводив ее на автобус, Олежка поплелся к подружке, и целый час они плескались около деревни слушая оглушающий визг малышей, доносившийся с отмели. Загорать не хотелось.

Зной давил как гидравлический пресс, широко и беспощадно. Он находил их на солнце и в тени, перегоняя с места на место. Не представляя, чем заняться они решили полистать старые журналы на чердаке.

На чердаке стояла громадная кровать, лежали груды старых вещей, подшивки журналов и сундук с рухлядью ненадеванной со времен всемирного потопа. Женька, с восхищением, разглядывала неведомые предметы ушедшего быта и даже пыталась примерить кое-что из сундука, но жара сочилась на чердак через каждую щель и скоро плавки стали единственной их одеждой.
Листать старые журналы лучше всего без сарафанчика и без брюк, разумеется. Скоро они, удобно устроившись на громадной железной кровати, снова принялись за вчерашнее. Вместо пружин на кровати были положены доски, пара лоскутных стеганых одеял сверху и поэтому кровать не скрипела, когда они барахтались, забавляясь увлекательной игрой. Женька самозабвенно целовалась, отгоняя свободной рукой от резинки простеньких белых трусиков настырные Олежкины пальцы. Пальцы забирались под резинку где-то около попочки, и каждый раз двигались к бедру, спуская ее вниз, но рука девочки вовремя хватала их, изгоняя с позором и возвращала трусики в исходное положение. Потом Женька увлекалась поцелуями, и повторялось все сначала. На чердаке было ужасно жарко, и капельки пота делали поцелуи более горячими и солоноватыми на вкус.

– Олежка, а у тебя это уже было, когда ни будь?

– Да... Врать Женьке было выше его сил.

– А это не ... Олежка, у меня, наверное, не все в порядке. Наверное, не все развилось еще... И грудь... Может рано еще этим заниматься.

– Олежка, мне немножко хочется, но... Ох!

Рука его глубоко забирается в трусики, но на этот раз спереди и, скользнув по мягким волосам лобка, ласкает то, что называется срамными губами.

– Олеженька, ну не надо, – жалобно просит Женька, не делая попытки отогнать его руку. Она просто кладет свою ладонь поверх его ладони и обреченно вздыхает, а затем помогает стянуть плавки с бедер и больше не произносит ни слова. Его тесные плавки застревают около колен, но это уже не важно.

Два дня шел дождь, и она уехала.

Прощай Женька.

Фифи

Англичанку, за глаза, он звал – Фифи. Олежка порядком нахватал двоек и пришлось заниматься дополнительно и исправлять. К слову сказать, он знал английский не хуже нее, но, получив первую двойку от этой длинноногой, похожей на заморенную студентку, Фифи начал бузить и достукался до второй. А где вторая, там и третья. Задней мысли в его деяниях не было. Училка ему не нравилась. Точнее нравилась как женщина, но вызывала отвращение как юный педагог. Первое перевешивало второе настолько, что он стоически прикидывался дурачком и удостоился чести ходить на дополнительные занятия. После третьего занятия он понял – она готова! Это ж надо!

Наблюдательности ему было не занимать, а факты упрямая вещь. Сидя в кресле напротив, он балдел, замечая как она, старательно выговаривая английские фразы, поигрывает туфелькой раскачивающейся на большом пальце ноги. И приходил в неописуемый восторг, наблюдая за тем, как его несравненная учительница плотно переплетает ноги и даже начинает нежно поглаживать упругое бедро ладонью. Полный отпад. Бог ты мой, да она еще и краснела поймав его оценивающий взгляд. Время шло к концу четверти. Олежка беспардонно мямлил на уроках не весть что, и хватал трояки. Нормальная училка давно бы замордовала парами и вызвала в школу родителей. Но не эта. Фифи решила сражаться в одиночку и до конца...

Однако вмешавшееся провидение внесло неожиданные коррективы в их отношения. И ускорило течение событий. Обычный в то время гололед послужил причиной сильнейшего растяжения связок ее чудной лодыжки и дополнительные занятия были перенесены к ней домой. Среда, пятница, суббота... В субботу ему было назначено в девять.

– Ой, я сейчас! Открыла дверь. В халатике поверх ночной рубашки, припухшая со сна.

– Проходи... Запахнула халатик. Дверь прикрыла.

– Понимаешь, ночью нога... И снова краснеет.

Подхватил ее Олежка на руки и прямиком в еще тепленькую постельку! Халатик свалился, она ни гугу... Лежит на спине, вжалась спиной в подушку, вцепилась в простыню и хлопает ресницами. Длинная, тоненькая. Грудь под ночнушкой так и ходит. Негодный мальчишка одним махом стянул джинсы вместе с плавками и тапочками. И оголившись таким манером пуговку за пуговкой расстегнул рубашку и на пол. Глядя в ее громадные потемневшие глаза выдержал паузу, как в театре и не спеша стянул майку. Она вся зашлась, аж живот волнуется. Тогда он и навалился сверху.

Фифи в его губы впилась со стоном, ножки несравненные в стороны, рубашку только задрать и вперед! Она же голову вдруг к стеночке повернула, дернулась всем телом и вскрикнула. Ойкнула во весь голос.

Олежку аж столбняк хватил. Он с безмерным удивлением отстранился, чтобы на такое чудо со стороны взглянуть. И эта – целочка! Это с ее ногами из под шеи, смазливой мордашкой и данными выше среднего!

А новообращенная тянет его за плечи к себе, вся в слезах. Целуется и плачет. Олежка вконец голову потерял и задыхаясь от спешки скоро кончил.

Ох и миловалась она. Вся светится и торопливо говорит, говорит. Словно их растащат сейчас в разные стороны и навеки. С Олежкой такое тоже впервые, чтобы совсем без сил с одного раза и так быстро. А ласонька его целует, прижалась вся. Он скоро снова захотел и уж отказа ни в чем не было:

Было бы дурным тоном описывать как ЕГО Фифи лепетала слова любви и страсти мешая русские и английские слова потому что: Потому, что продолжения этой истории я так тогда и не узнал. А почему уже не помню. Досочинить было бы нетрудно, но не совсем честно.

Татьянин день

Танечка. Танечка. Про нее не скажешь Татьяночка. Уже другой размер. неизмеримо больший. Губы ее с привкусом ароматного мороженого, были сладкими в уголках и с готовностью раскрывались навстречу его губам, когда он собирался их целовать. Точнее они были всегда чуть полуоткрыты, словно горели тихим желанием. И он целовал их часто и долго, наслаждаясь детской свежестью и открытостью поцелуя. Он делал это неторопливо и властно, заключив ее в свои объятия. Она знала, что сегодня был его день. Она знала, что сегодня пойдет за ним следом и поцелует его стоя на эскалаторе и как всегда в полутемной прихожей... И потом в его комнате. И никого не будет дома...

Так и случилось. Он помог снять куртку и повесил на вешалку. Стоял рядом, наблюдая, как она поправляет волосы, что было на него совсем не похоже.

Потом, голенькая она ощутила какие у него сегодня сухие и горячие руки стискивающие ее плечи. И эти торопливые, извиняющиеся поцелуи. Пока он ходил на кухню, разогревать чай, она постелила на раскрытый диван простынку и положила подушку. А потом, решившись, она быстро стащила джинсы, стянула через голову толстую кофту и уже по одеялом сняла трусики. И вдруг ей стало холодно, холодно... Ледяная постель вызывала дрожь в ее худеньком теле. Дрожь, которую никак нельзя было унять. Она ждала его появления и боялась, что у нее от холода застучат зубы. С подносом в руках он, по хозяйски, вошел в комнату и улыбнулся.

Улыбка была по детски теплая и совсем домашняя.