Богатые тоже люди

Её оскорбило, ноготь сломанный, что её натягивали без её-её разрешения. Случай такой вышел, ах, капуста мятая, слабость козлы почуяли – съели, изнасиловали. "А чего же ты, подруга, хотела? – Лиманов тер на подбородке ночную щетину. – Удивительно, что тебя не трахнули хором. С песнями. Наверное, офицеры эти были чересчур пьяные. Или поголовно верные семьянины". Вслух он, впрочем, не осудил. Рассказывая эту историю с возмущением, ещё похмельная, она, щеки красные, не совсем отдавала себе отчёт, насколько её история бесстыдна, нагла, что Лиманов должен её выкинуть вон, как рваные тапочки, как смятую туалетную бумагу, но она каким-то внутренним чутьём знала – не выкинет. Ещё и пожалеет – тело. Ещё и оттопырит. Она не ошиблась. Под её фарфором битым звенящие крики, что Лиманов должен нанять "бандитов" и "набить им морды", он наклонил её в позу.
Но всё-таки все эти сексуальные забавы жены для Лиманова носили несколько абстрактный характер. Звезды на небе – они светят, а далеко. И что там подле них, какие планеты кружат, неведомо. Он мог лишь догадываться, что любовники с его благоверной – не верной проделывали в постели. Иногда она "открывала тайны", как правило, находясь под хмельком, возвратившись наутро после очередной бурной ночи, но открывала – до-ре-ми – скупо, обрывисто, без фа-со-ля-си-до. Было это обычно так. Лиманов вгонял между ног жены свою колотушку, и она вдруг оказывалась, как ведро в проруби. "Я не виновата, – смущённо кокетливо и полусонно бормотала жена. – Он сегодня что-то очень уж разошёлся. А я устала. Я на самом деле хотела к тебе. На". В другой раз она была непосредственна, как трава, растущая, где угодно, лишь потому, что этого захотела природа. Её ноги не сходились. Она так и зашла в квартиру, раздвигая носки ног влево и вправо, что, впрочем, он отметил лишь позже, при окончательном просыпании разума, при включении всех отделов подкорки; когда секретари сидели на своих местах, директора отдавали приказы, а иные сотрудники деловито бегали по коридорам мозга. В том смысле отметил, что догадался – почему у неё ноги буквой Х. Её ночь была успешна, как взятие повстанцами Бастилии. Она плюхнулась на кровать, а ноги её, узко обтянутые чулками, раскинулись в разные стороны. "Лижи мне там или бери меня", – развязано, нетрезво, заявила она, поднимая юбку, и: уснула. Сама непосредственность.

*

Смеркалось. В окно бил красно-красный свет от рекламы. "Coca-cola". Лиманов подошёл к сейфу, открыл дверцу с чугунной головой льва вместо ручки, вынул бутылку рома, початую. Старая привычка бывшего комсомольского вожака, прятать спиртное в сейф. В случае рейда "высокого начальства", всегда можно отбрить, сказать, что ключ от сейфа оставлен дома. Теперь такой нужды не было, но привычка осталась. Лиманов отглотнул прямо из узкого горлышка, зародив в бутылке брожение вод и жизнь, поморщился, но не столько от напитка, жгучего, сколько от собственных мыслей. Понять надо было идиоту сразу, что его, как крупную рыбу, будут брать на кукан основательно, чтобы не соскочил назад, не нырнул, сверкнув хвостом, в глубину и тину. "Старею что ли? Рыхлый стал. Ленивый". Лиманов глотнул рома ещё. Очередная измена жены его волновала мало, понятно, куда больше его мучил вопрос, заноза в палец, сколько они запросят, чтобы не отдать съёмку в руки журналюг? В том, что видеокассета – открытка, посвященная жене, Лиманов не сомневался. Намёк был слишком прозрачен, мандарины товарные, зрелые, на продажу. А тогда, что же, его благонравной репутации конец, и немалый процент избирателей отлипнет от его подошвы грязью. Ну и, да, бесспорно, его интересовало, что они там всё-таки наснимали – в этом своем порно?
Лиманов решился. Достал кассету из коробки, куда она была упакована, повертел, не нашёл в ней на вид ничего угрожающего и тогда, после секундного колебания, сдернув путы завязок, развернул и дал проглотить черное пластмассовое тело равнодушной пасти магнитофона. Видео. Потом, прихватив коньяк, сел в кресло, не ощутив его блаженной кожаной мягкости, щёлкнул пультом, сузил тоннелями глаза.

"Кино" выпрыгнуло кадром на экран почти сразу. В главной роли, он не ошибся, была его драгоценная, теперь в буквальном, материальном смысле, супруга. Видеокамер было две. Одна давала общий план. Вторая – крупный. Обе были статичны, но оператор иногда работал трансфокатором, то, приближаясь к "объекту", то удаляясь. Монтировали кадры с видеокамер в студии или переключались в процессе съёмки, Лиманов не понял, но в сей вопрос, впрочем, и не стал углубляться. Да и не специалист был особо. Вот перед экраном крупно мелькнул женский зад, с едва прикрытыми ночной рубашкой ягодицами. Он моментально узнал и "пятую точку", столько раз им за четыре года обнятую и ощупанную, и романтично-короткую ночнушку купленную им лично в Париже. Вот следом камера показала общую картинку. Его жена, немного пошатываясь, подходила к широкой, застеленной покрывалом, тахте, с парой сиреневых подушек в изголовье, а следом за ней – тип в кремовых плавках. Это был, бесспорно, номер отеля, обои в золотую линейку, где жена сейчас отдыхала. Это было у моря, где ажурная пена. "Отста-ань, – пьяно, но весело протянула жена. – Барышня желает в постель. Блин, спать, дурак. Спать – это баиньки". До постели она не дошла шага. Камера снова переключилась и снова показала крупно: её зад, то, как по его округлым (какой-нибудь литератор мог бы написать "роскошным") половинкам, задрав ночнушку, индейской пирогой скользят мужские ладони. Качалась пирога и на ляжках, ныряла и "на передок". Лиманов, к тому моменту закуривший, стряс пепел прямо на ковёр, серые пушинки вниз летели, и рубанул рома срочной телеграммой. Парочка благополучно, между тем, не обратив внимания на пепел, просыпанный Лимановым, легла на кровать и жена Лиманова, под чарами все тех же рук, отпускала вожжи. Тип начал лизать ей сосок. Иногда вбирал его помадно-розовыми губами в рот. Раздвинул жене ноги, погрузил указательный палец в мягкую и влажную, Лиманов ощутил это физически, расщелину. Молод, крепок. Хотя и жена Лиманова тоже была не старой. Ей шёл всего-то двадцать седьмой год, что он, сорокадевятилетний, воспринимал, как едва ли не юность. "Какой ты пылкий, а если я не хочу? – ещё пыталась играть в театр супруга, но ей не ответили. Плейбой стягивал с себя плавки, беззастенчиво обнажая дырокол с красным стержнем. "Гляди. Что, не устроит?" – явно чувствуя себя хозяином положения, он взял жену за руку, положил её ладонь на член. "О-о! – с кокетливым удивлением протянула жена и сжала набухшую мужскую плоть, покачала её в разные стороны, опустила руку ниже, к яйцам, взяла их в пригоршню. – О-о! Какие разбухшие!" "А ты как думала. Там спермы, наверное, литр". Лиманов подумал, что надо бы выключить всю эту мерзость, подумал, но здесь же и передумал. Это было бы малодушием.

Теперь, на экране, он мог посмотреть наглядно, въяве, как она этим занималась с другими или как могла заниматься. Это его и пугало. Разные вещи – догадываться "как" и наблюдать – "как". Лиманов опять рубанул ром, теперь от его жгучести косея, и из пьяного подсознания пьяные клерки звонили ему в приемную сознания: "Да ты ведь сам однажды хотел взглянуть на неё со стороны, когда она с другим мужиком того. Теперь наблюдай фильму, наслаждайся мухой – паук".

Парень, пока Лиманов принимал эти отрывистые звонки, успел повернуть жену на бок, и наполовину ввести в неё член. Оператор ближней камеры, талантливо уловив ситуацию, подлец, увеличил картинку насколько можно и Лиманов, едва ли не во весь экран, мог наслаждаться цветком супруги, податливо раскрывающим свои лепестки навстречу горячему солнечному лучу. Потом он опять увидел её руку, блеснул зеленый лак на ногтях. Жена снова взяла яблоки любовника в ладонь и подтолкнула их к своей промежности. "Задвинь его глубже. Весь". Парень рванулся вперёд, подал назад, опять вперёд, колбаса заходила во влагалище поршнем, а жена, не отпуская из руки яблоки, тянула их тоже назад-вперёд, тем, заставляя парня двигаться быстрее. "Замечательно" – пробормотал Лиманов. Он почему-то вспомнил, как по просьбе жены купил ей искусственный член. Хороший такой член, большой, с пупырышками, на совесть выточенный рабочими Германии. "Как два твоих, – пошутила она, на что он не обиделся, а, напротив, согласился и добавил. "Есть в нём что-то лошадиное" "Конское", – поправила она. "Да, правильно, конское. Ты что, действительно хочешь попробовать?" Разумеется, она хотела. Иначе, зачем бы они его покупали? К этому времени они не прожили совместной жизнью и года, и им не терпелось экспериментировать. Дома он помог ей раздеться, повалил на кровать, она широко развела ноги, и он впихнул в неё этого "тевтонского рыцаря" целиком. "Вау-у, – на американский манер зашлась она в крике. – Ни хера себе!"

"Соси!", – кричал теперь на экране её любовник, и она повернулась к нему, чтобы сосать, поднимая над кроватью жопу, как белый парус:

Дальнейшее Лиманову не показали. На экране зажглась надпись. "Вторая серия – за отдельную плату". Примерно через двадцать минут, после того, как экран погас, Лиманову позвонили и назвали цену. Всё тот же машинный голос. Цена была велика – триста тысяч долларов США. Лиманов хладнокровно обещал подумать и позвонил Давыдову. Без него теперь было не обойтись. По стеклу продолжал бить свет от рекламы – красно-красный. Coca-cola.

*

– Возможно, придётся заплатить, – жёстко сказал Давыдов, с серьезным видом, мускул на медном лице не дрогнул, просмотрев плёнку. – Дело слишком деликатное. Мы не знаем, кто за этим стоит, и я не могу дать гарантий, что успеем узнать до назначенного им или ими срока. Конечно, я приму все меры, чтобы: – Лиманов запустил в начальника службы безопасности тяжелую хрустальную пепельницу, но Давыдов легко от неё увернулся, и пепельница фугасом влетела в сервант, ломая стекло, громя фужеры. – : Чтобы поймать этих подонков, но следует понимать – ни милицию, ни ФСБ мы сюда вмешивать не можем. Надо действовать своими силами.

Лиманов, кирпичный, как вареный рак, стукнул кулаком-клешней по столу.

– Триста тысяч! Ёб. Да я её, тварь, грохну!

Он бушевал океаном ещё долго.