Непорочное зачатие или сон разума рожает

– Скажи, у тебя есть парень? – таким вопросом остановила мой стремительный спуск по лестнице интеллигентная старушка, соседка с третьего этажа.

– Нет, – не задумываясь, выпалила я.
Парня, действительно не было. Совсем. Уже два месяца и двенадцать дней. Я сама, пока он был в одной из своих загадочных срочных – долгосрочных командировок, упаковала и отослала по почте все когда-либо подаренные им вещи, включая ручку шести цветов и журнал "Иностранная литература". Звонков и объяснений не последовало. Я молча страдала, но решение было принято и на попятную я идти не собиралась. Сделала я это, когда почувствовала, что его слова сбываются: я сама готова прийти к нему и предложить себя. Когда-то, когда мы только познакомились, он сразу попытался проявить инициативу. И даже когда я открытым текстом объяснила про свои "твердые принципы", ему, взрослому двадцатисемилетнему красавцу, пользующемуся бешеным успехом у девиц (даже в окна лезли), не верилось, что есть еще на свете восемнадцатилетние девственницы с жаркими губами, пышной грудью и копной золотых кудрей. Сделал еще несколько подходов. Без успеха. Прочел "лекцию" о вреде воздержания и перерождении девственной плевы в соединительную ткань: "я тебе как медик говорю:". На что я с апломбом парировала: "У МЕНЯ – не зарастет!". Вот тогда-то он и выдал свое пророческое: "Хорошо. В один прекрасный день ты сама придешь ко мне и попросишь об этом. Больше я предлагать не буду. Можешь быть спокойна, я взрослый мужчина и умею держать себя в руках". Так началась наши непростые отношения. С ним было весело, приятно, а главное, увлекательно. Льстило его открытое восхищение моей красотой. Каждый раз, когда я приходила в его "отдельную, однокомнатную" квартиру, вставал позади меня и подолгу смотрел на наше отражение в зеркале. Он – высокий, темноволосый, кареглазый, с ослепительно-белой кожей. И я – маленькая, зеленоглазая, с пухлыми губами и ровными, словно нарисованными бровями. В самый первый вечер, когда он пошел меня провожать с импровизированной вечеринки, вдруг спросил между поцелуями: "А брови у тебя сами по себе такие ровные, или ты их выщипываешь?"

"Сами по себе, как и все остальное". "Смотри, не ври, я все равно узнаю. Вот сейчас дойдем до ближайшего фонаря, и я все увижу: если выщипывала, обязательно будут ма-аленькие черные точки:". Не найдя точек, страстный поклонник и ценитель всего естественного впал в экстатический восторг, из которого не выходил все семь месяцев нашего общения. Я, в свою очередь, "млела" от его красоты и откровенной мужественности, или точнее, мужского начала. Подолгу смотрела на его чеканный профиль в немом восхищении, когда мы сидели рядом, в кино или на узком диванчике в моей комнате. Он шутил: "Смотри, осторожно, дырку во мне просверлишь!". Когда он провожал меня, и мы вместе поднимались на мой четвертый этаж, "дорога" от двери подъезда до двери квартиры занимала у нас не меньше двух часов. Мы целовались на каждой ступеньке, медленно продвигаясь вверх. Причем руки его, в отличие от нетерпеливых рук ровесников, вверх не продвигались, не шарили, не жали и не тискали. Но, как ни странно, от одних только поцелуев со мной творилось что-то невообразимое. Казалось, что от низа живота до горла у меня внутри натягивается звонкая нить, по которой тугим шариком навстречу его губам каждый раз с все возрастающей скоростью поднимается что-то, чему у меня не было названия, и выходит их моих губ в его. Иногда он останавливался и с какой-то смущенной улыбкой говорил: "Ну, все, пойдем, доведу тебя до двери и пойду, ладно? А то я уже весь мокренький:". Для меня последняя фраза звучала совершенно загадочно. Что это значило – он потел? Вроде бы нет: И еще мне было непонятно, почему после таких затяжных проводов мне все время казалось, будто хочется в туалет, по-маленькому, но когда я вихрем врывалась в квартиру и прямиком бросалась туда, ничего не получалось, потому что низ живота был стиснут "в кулак", и из меня стекала только обильная, прозрачная, чуть липкая влага: Мне доводилось забегать к нему по утрам, ненадолго, по пути к подруге, с которой мы вместе готовились к экзаменам, и поднимать его с постели. Он открывал мне дверь и снова ложился, а я присаживалась рядом, полностью одетая. Было что-то особенно возбуждающее в этом контрасте его почти обнаженности и моей "брони":
Несколько раз, когда мы, возвращаясь откуда-нибудь, заходили к нему, я, уже дойдя до порога, разворачивалась уходить. Он, чувствуя мою почти-готовность уступить, пытался меня задержать, уговорить войти. " Перед соседями неудобно", говорил он, – "Я ведь взрослый человек, врач, они ко мне за помощью обращаются, у меня здесь своя квартира, а я, как подросток, в собственном подъезде с девушкой целуюсь:". Целовался при этом так, что у меня кружилась голова и хотелось присесть на ступеньку, потому что ноги не держали: Отрывалась все же от него и уходила. И вот когда стало совсем невыносимо, вместо того, чтобы сдаться – пусть слишком взрослый, слишком красивый, разведенный с маленьким ребенком и не желающий "вместе навсегда", то есть неподходящий ни по каким статьям под мои "твердые принципы" – я ушла. Я четко понимала, что если, хотя бы один раз – я никогда уже не смогу уйти от него сама. Он сможет делать со мной, а главное, с моей жизнью, все, что захочет. И тогда она, моя единственная и неповторимая жизнь, пойдет коту под хвост. Было просто физически больно, все это время, два месяца и двенадцать дней, но я держалась.

– Тогда я хочу тебя познакомить со своим племянником.

Я вздрогнула от неожиданности, совершенно забыв, что рядом со мной семенит милая старушка. Она что-то еще долго журчала, всю дорогу вниз и дальше, по двору и улице, пока мне не понадобилось перейти на другую сторону, к остановке. Я машинально кивала и поддакивала, не особо вникая, поглощенная своими воспоминаниями. Потом вежливо попрощалась и побежала к подошедшему троллейбусу.

Дня через два-три, ближе к вечеру, прибежала старушкина дочка Нинка, маленькая, как обезьянка, непонятного возраста. "Пошли к нам, поможешь мне, а то я одна не справлюсь, мне там надо подержать:". Я слегка удивилась, не было у нас приятельства, но пошла.

В квартире собралась прямо-таки толпа народу. Кроме старушки и Нинки, были немолодая пара, видимо их родственники, очень красивая печальная женщина лет тридцати и миловидный, слегка полноватый, я бы сказала, мальчик, такие у него были длинные густые ресницы, выразительные орехово-карие глаза и пухлые детский губы. Но он был в милицейской форме. "Мой внук офицер:", – вспомнилось мне давешнее причитание старушки. Я поняла: это были смотрины. Серьезные, всем семейством. Я сама, своей невнимательностью их спровоцировала, чему-то там бездумно кивая и поддакивая.

"Хочешь в карты поиграть?" – спросил меня старушкин внук, рядом с которым меня усадили на диване. Я отрицательно покачала головой. Он посидел еще несколько минут, пока его родственники наперебой расспрашивали меня о моей семье, учебе: Вдруг резко встал и пересел в дальний угол. Я просидела еще минут двадцать, вежливо отвечая на вопросы, и даже согласилась приехать в субботу к ним в гости – ну, просто к вечеру в этот день уйду из дома, позвонят, зайдут, нет меня, и ладно. Все это время внук, звали его Борисом, Борькой, на меня ни разу не взглянул. Но, когда я поднялась уходить, встал и вышел проводить. У порога посмотрел открытым взглядом, безо всякого смущения, как-то по-дружески и сказал: "Ну, так не забудь, в субботу. Будем тебя ждать. Бабка с Нинкой за тобой зайдут, и вместе приедете, ладно?". Я кивнула, нисколько не сомневаясь, что никуда не пойду.

В субботу, когда до назначенного времени оставалась часа три, и я еще даже не собиралась удаляться, раздался звонок. Это был Борька. "Собирайся, мама торт испекла. Ты ведь сама не пришла бы, я знаю. А торт жалко, мама старалась". " Так еще рано!" "Ну и что, мы не поедем, а пешком пройдемся, заодно и поболтаем". Обижать его не хотелось, тем более, он разгадал мои намерения, пришлось идти.

Дорога пешком заняла больше часа. За это время мы, кажется, обсудили все, что можно. Он очень смешно рассказал про предыдущие попытки его родни познакомить его с "правильной" девушкой. Как ходил на свидания не больше чем по разу. Как однажды пообещал одной из "кандидаток" прикрывать ее встречи с любимым и притворяться, что это с ним она встречается, и как все это вскрылось, когда девушка забеременела. Разговаривали и о серьезном, и у него, и у меня в том году были потери. У меня умерла бабушка, у него – маленькая племянница, дочь той самой красивой печальной женщины, его сестры. В общем, в дом его родителей мы вошли уже добрыми приятелями. Борька был какой-то свой, домашний, ну, как еще один старший брат. Не лез целоваться и тискать, никаких заигрываний, ничего. Провожать нас с "бабкой и Нинкой" поехал, потом зашел ко мне, поболтал с моей мамой и пошел ночевать к родственникам – поздно уже домой ехать, завтра выспаться надо:

С того дня жить он остался у родственников, и каждый вечер приходил ко мне, вытаскивал гулять. Гуляли, как правило, в парке культуры и отдыха. Почему-то каждый раз он затаскивал меня кататься на огромном колесе обозрения. Один раз мы там застряли почти на час, на самой высоте. "Я все жду, когда ты сознаешься, что тебе страшно, и тогда мы перестанем кататься", – сказал он с каким-то удивлением. Мне не было настолько страшно, чтобы просить пощады, и он сдался, дурацкие катания прекратились. Стали просто гулять по парку, подолгу сидели на неудобных деревянных скамейках и разговаривали, разговаривали. Обо всем, что приходило в голову. Разговаривать не надоедало, но с каждым днем становилось все непонятнее, чего же ему от меня надо. Ведь прошло уже больше двух недель, а он даже не попытался меня поцеловать. Не могу сказать, что я жаждала именно его поцелуев, скорее, разбуженный моим предыдущим парнем и весной организм требовал чего-то такого, бесстыдного, будоражащего кровь:

Как-то мы сидели на зеленой майской лужайке в парке, я сорвала травинку и пощекотала его шею, щеку, ухо. Он повернулся и посмотрел мне в глаза.