Евгений О

Мадам была, видимо, удовлетворена этим унижением. Она улыбнулась, взяла поводок покрепче и потянула Евгения за собой...
В этой комнате он еще не был. Впрочем, и комнатой помещение можно было назвать с натяжкой. Квадратный зал с высоким потолком и два столба посреди него. Мадам подтащила его поближе и дала разглядеть конструкцию. Чуть выше уровня плеч и на полу находились цепочки – явно для того, чтобы удерживать руки и ноги. На потолке в точности посередине между столбами находился крючок, к которому Мадам аккуратно подсоединила поводок. Затем вставший с колен раб должен был широко развести конечности, которые хозяйка закрепила цепями на столбах. Поводок был отрегулирован таким образом, чтобы раб не задыхался, но должен был постоянно тянуться вверх, чувствуя тесноту на горле. Растянутый таким образом, Евгений не мог пошевелиться. Мадам подошла к нему спереди и сжала пальцами подбородок:

– Думаю, от своей гордости и от альтруизма ты еще не отделался. Ты должен понять, что твоя жертва сама по себе ничто. Моя милость – в принятии ее, это некоторое снисхождение. А насчет твоей жизни... Убивать – одно, засечь до смерти – другое... Ты сделаешь мне удовольствие тем, что будешь терпеть, сколько сможешь. Потом ты будешь умолять и унижаться, говорить, какое же ты ничтожество. Но нужно на самом деле не это. Подумай, может, успеешь понять. Кричать можешь громко, все одно ничего не слышно.

Мадам открыла незаметный шкаф, встроенный в стену, и перед Евгением предстали орудия наказания – плети, хлысты, бамбуковые и деревянные палки, щетки, даже проволочные плети.

– Следов, должно быть, будет много. Ну да ничего, – Мадам взяла в руки длинный черный кнут. – Он достаточно болезнен, чтобы не затягивать экзекуцию. Ты заслужил это и за сегодняшнее утро, но наказан будешь не за это.

Мадам провела кнутом по бедрам Евгения, по суспензорию, по груди. Затем встала у него за спиной. Она разделась, оставшись в черных кожаных трусиках и такой же безрукавке. Обтягивающая одежда скорее открывала ее массивные мышцы и полное тело. Мадам Полина взялась за кнут и размахнулась со вздохом. Первый удар обжег его ягодицы. Он показался не очень сильным, но боль от него не стихала, а скорее усиливалась с каждым мгновением. Новые удары только обострили это ощущение; взмахи Мадам каждый раз были только шире, и кнут бил все сильнее. С ягодиц она перешла на спину, а потом начала охаживать все тело, не прицеливаясь специально. Евгений понимал, что вырываться бессмысленно, уворачиваться – тоже. Таким образом можно было только подставить под удар переднюю часть тела. Но ум и его выводы уже не были важны, не они, а инстинкты управляли его движениями, когда он, выкручивая суставы, пытался уклониться от кнута. В итоге красные полосы расцветили его грудь, на некоторых сразу же выступили капли крови.
Евгений долгое время сопротивлялся молча, потом не смог больше сдерживаться и закричал. Это были животные, нераздельные крики загнанного зверя, в которых только иногда различались слова "нет!" и "не надо!". Затем, оставив попытки вырваться, он начал оглашать воздух призывами о помощи, ругательствами и даже угрозами в адрес Мадам. На это хозяйка ответила серией еще более жестоких ударов, окончательно сломивших раба.

Он начал умолять о прощении, захлебываясь от бессильных слез, уверял Мадам, что его непослушание больше не повторится; затем клялся быть ее тряпкой для ног, ее унитазным бачком, ее плевательницей навеки. Но и это не останавливало мучений. Евгений чувствовал, как струйки крови стекают по его спине и к ним прибавляются все новые. Он мог истечь кровью прямо здесь и бессилен был это изменить. Мадам вновь и вновь била, иногда меняя угол удара, увеличивая повреждения и не давая рабу потерять сознание. А он только бессильно всхлипывал. Евгений чувствовал, что вот-вот может переступить болевой порог и погрузиться в небытие. Тогда уже ничто не спасет его, и Мадам забьет раба до смерти, может быть, не заметив этого.

Евгений в полузабытьи шептал:

– Ира, я чувствую, что зло не в боли, не в любви, не в подчинении, а в непослушании. Именно оно... Дело не только в самоотдаче, но и в том, как она совершается. Радости госпоже раб не приносит; эти отношения – нечто иное, и регулируются они иначе. Забота о рабе – великое бремя, брать его добровольно никто не станет. Цель жизни не в том, чтобы свалить всю ответственность а хозяина или хозяйку, а чтобы выбирать самому... Выбирать, не как, а что... Ведь если любовь будет взаимна, если человек познает о себе все...

Вероятно, не все эти слова были произнесены, некоторые были только молниеносными размышлениями раба. Но что-то в этом соответствовало ожиданиям Мадам. Поводок был отстегнут, затем освободились от цепей и его конечности. Евгений потерял сознание раньше этого, но был уверен, что сама Мадам подхватила его на руки и отнесла в свою спальню, где он и очнулся на следующий день, прикрученный поводком к ножке кровати.

И потянулись однообразные дни, когда Евгений в полной мере почувствовал себя вещью. Мадам обращала на него куда меньше внимания, чем на какой-нибудь стул. Она только отдавал приказы, не сомневаясь в повиновении и не глядя на раба. Количество домашних работ резко увеличилось; Валерия Ивановна исчезла в неизвестном направлении, а кухня и уборка отнимали немало время. В еде Мадам была неприхотлива, ограничивалась готовыми продуктами в тех редких случаях, когда завтракала и ужинала дома. Уходя, она пристегивала Евгения наручниками к железной ножке кровати, сдвинуть которую возможности не было. Однажды хозяйка поэкспериментировала: туго стянула ноги Евгения ремнями и заставила его встать и нагнуться почти под прямым углом. При этом руки его, скрепленные за спиной, были притянуты к ручке двери. Согнувшийся вдвое раб провел в этом положении несколько часов, ощущая спиной филенчатую поверхность. Стянутые ноги нестерпимо ныли, опущенная вниз голова стала источником дополнительных страданий. Когда Мадам соизволила отвязать его, Евгений тут же упал к ее ногам. Больше таким образом с ним не развлекались.

Мадам использовала раба как сервировочный столик, подставку для ног, как кухарку и уборщицу, но никогда – как туалетный горшок. Евгений присутствовал, когда госпожа посещала туалетную комнату и должен был наблюдать за ней. Когда хозяйка не тянулась за туалетной бумагой, он должен был подползти и аккуратно вылизать ее дырочки, при этом задний проход нужно было вычищать идеально и досуха. Для этого Мадам даже слегка раздвигала ягодицы.

В ванную комнату Евгений практически не допускался. Только Если Мадам заходила туда босиком и не хотела таким образом возвращаться в спальную, она усаживалась на спину раба, чтобы тот отвез ее. Тут Евгению приходилось по-настоящему тяжело, один раз он чуть не упал. После этого Мадам всерьез заинтересовалась его физическим состоянием. Однажды днем она приказала ему обнаженным, в одном привычном суспензории, выйти из дома и занять место в багажнике.

Евгению позволили вылезти в подземном гараже без опознавательных признаков, где стояло несколько автомобилей; соседнее помещение оказалось отлично оборудованным спортивным залом, в котором занималось трое мужчин. Один из них – немолодой брюнет – был облачен в дамский купальник; все волосы на его теле были обриты, а длинные волосы подчеркивали его андрогинность. Только холм под плавками выдавал истинный пол. Тренировкой трансвестита руководила высокая худая женщина в джинсах, то и дело ударявшая раба кнутом. Второй – совсем мальчик, лет шестнадцати – носил только металлический хомут, замкнутый сзади и не позволявший говорить. Юноша изнурял себя подъемом тяжестей под надзором женщины средних лет, облаченной в глухое темное платье чуть ли не до пят. Третий мужчина был миловидным блондином, очень худым и бледным. На нем, кроме ошейника, были колготки, явно доставлявшие немало неудобств. Его то и дело подгоняла мускулистая широкоплечая леди.

К ней-то и обратилась Мадам. Что-то негромко сказав, она указала на Евгения. Соизволила обратить на него внимания и тренерша.

– Что ж, можно начать...

Под ее руководством Евгений, истекая потом, проделал серию упражнений по поднятию тяжестей, несколько растяжек и гимнастик, следуя примеру блондина. После двух часов занятий их отвели в душ. В тамбуре мускулистая дама заставила Евгения опуститься на колени и нанесла ему несколько ударов по ягодицам металлической щеткой: "В следующий раз будь старательнее!" Затем тренерша проследила за их омовением холодной водой (пенис блондина показался Евгению непомерно большим), затем надела на своего подопечного какую-то сбрую и удалилась.

Перемолвиться словом им так и не пришлось, хотя тренировки повторялись еще несколько раз под руководством все той же леди. Мадам Полина всякий раз присутствовала на них, наблюдая за успехами Евгения. Сама она никак на них не реагировала, не поощряя и не наказывая.

Вообще домашние экзекуции почти прекратились; Мадам как будто утратила интерес к наказаниям подчинившегося ей раба. Пару раз за мелкие провинности она отшлепала его попавшейся под руку расческой, но это был скорее символический жест. Несколько раз Мадам вручала ему искусственную вагину и заставляла мастурбировать в своем присутствии. Она наблюдала за самоудовлетворением раба почти бесстрастно, ее пышная грудь вздымалась разве что чуть сильнее, чем обычно. После онанизма она принуждала Евгения вылизать пролитую сперму, досуха вытереть тампоном пенис, а затем держать поместить промокшую тряпочку в рот. Чтобы раб не смог ее выплюнуть, Мадам заклеивала рот пластырем – до тех пор, пока ей это не надоедало.

Кровать в спальне не использовалась для сексуальных утех; правда, один раз к Мадам приехала подруга, которой Евгений не видел, занимаясь уборкой туалета. Хозяйка и гостья прошли прямо в спальню и заперли за собой дверь. Через час женщина удалилась, а Мадам спокойно вышла из спальни и проверила сделанную работу, оставшись как будто довольна.

Через несколько дней она приказала Евгению снять суспензорий и ходить абсолютно голым. Вечером в гостиной она включила видеомагнитофон и приказала Евгению смотреть.