Ваня и Ростик. Часть 2

А Ваня по причине своей некоторой взрослости был уже немножко разгильдяем и потому, воспользовавшись отсутствием мамы и папы, решил в свой технический колледж за новыми знаниями не идти, а остаться дома и полежать – послушать музыку. И поскольку Ваня был уже в некотором роде человеком взрослым, то, понятное дело, сделал он так, как решил, а именно: закрыл за Ростиком дверь, вернулся назад в свою комнату, надел наушники и стал слушать музыку бури и натиска, закрыв для лучшей восприимчивости глаза. "Конечно, – думал Ваня, слушая музыку бури и натиска, – ничего такого не было и быть не могло, чтобы в бессознательном состоянии сна я что-то с Ростиком делал, а пялится Ростик куда не надо по своей малолетней дурости, и ничего более... у самого уже по утрам стоит – вот он, бычара, и сравнивает-глазеет". Успокоил Ваня себя этой мыслью и стал сон вспоминать, что, конечно, было во всех отношениях куда приятнее, чем думать-размышлять о маленьком Ростике, а как только стал он сон вспоминать, так сразу почувствовал, как у него петушок встрепенулся, – и Ваня, недолго думая, приспустил с себя домашние брюки и стал, лёжа на постели, со своим петушком неторопливо играть и, одновременно продолжая слушать музыку бури и натиска, стал анализировать свои эротические пристрастия... А анализировать, в общем-то, было что. Ване было уже шестнадцать лет – в феврале шестнадцать исполнилось, двенадцатого числа. А в декабре, точнее, в ночь с тридцать первого декабря на первое января, Ване было еще пятнадцать лет, но он уже был студентом первого курса технического колледжа, и мама и папа разрешили ему, то есть Ване, встретить Новый год в общежитии, где собиралась почти вся группа, в которой Ваня учился. Вот там-то все и случилось...

И здесь мы, читатель, скажем сразу: Новый год получился на славу! В одной из комнат на четвертом этаже поставили два стола, на столах в одноразовых тарелках и блюдцах разложили всякую пищу, но самое главное – на столы поставили бутылки с вином и водкой, и если пищи было не очень много, то вина и водки было куплено с запасом. Собралось человек тринадцать, и хотя в комнате за двумя столами тесно было, но зато весело было и было более чем демократично... кстати, само это общежитие располагается на улице Заря Демократии... так вот: в других комнатах на том же четвертом этаже, а также на этажах третьем и втором другие студенты делали точно так же, и когда все немного выпили и немного "окосели", то стали ходить в гости из комнаты в комнату и с этажа на этаж и все вскоре совершенно перемешались – по коридорам бродят, шатаются, обнимаются и в каждой комнате пьют то, что на столе стоит... одним словом, праздник! А еще в каждой комнате, где были столы накрыты, играла своя музыка, и поэтому дискотеки возникли стихийно и даже прямо в коридорах – на всех трех этажах своя дискотека. А на первом этаже студенты не жили, а были душевые и всякие другие вспомогательные помещения, и еще на первом этаже по случаю торжества сидел представитель городских Внутренних Органов, но он праздновать праздник студентам не мешал, а сидел исключительно для того, чтобы вмешаться, если начнется драка с саблями или кого-то станут уж совсем неприглядно насиловать... И вот где-то уже во втором часу, когда ряды торжествующих хотя и чуть поредели по причине невозможности продолжать торжествовать дальше, но все равно торжество еще продолжалось и даже бурлило, подбегает к Ване Серега, друг его закадычный, и волнующе кричит, употребляя при этом простонародные выражения: "Где ты, блядь, шоркаешься? Пойдем! Там из девятой группы Райка лежит – у Ромика в комнате, пьяная в жопу! Ее сейчас Ромик уже ебет, а мы с тобой будем за ним – пойдем скорей!" Забилось у Вани сердце в груди – вот она, настоящая жизнь! Спустились они на второй этаж, и только Серега хотел постучать условно в одну из дверей, где Райку ебут, как дверь вдруг сама открылась, и из комнаты вышел Ромик. "А, – говорит, – вы уже здесь!" "Ну, что, что? – забросал тут же опытный в этих делах Серега друга своего, Ромика, нетерпеливыми вопросами. – Ты отодрал её? Дала?" А Ромик в ответ: "А кто ее спрашивал? Вырубилась она – пьяная в жопу. Я ей, – гордо произнёс Ромик, – две палки бросил без передыха – кайф! Давайте – вперед! А я, – говорит, – пойду потанцую". Зашли они, Ваня с Серегой, в комнату, и точно: спящая бикса лежит на кровати, ноги свои широко раздвинув, а рядом с кроватью, на полу, трусики ее скомканные валяются. "Ну, кто... кто первый? – шепчет Серега и сам себе отвечает: – Я! Я ее первый, а ты за мной... " А Ваня такой очередности – в смысле: последовательности – даже рад, поскольку Серега уже парень опытный, а для Вани все это в первый раз, и он, когда они в комнату вошли, даже немного оробел по причине первого раза. Да и как ему, Ване, не оробеть было, если до этого он всяких-разных бикс только в фантазиях своих, юным воображением творимых, любил, а теперь предстояло любить хоть и спящую по причине активного празднования Нового года, но, тем не менее, биксу живую... Это ведь, мой читатель, в жизни один раз бывает – первый раз, – как тут не заробеешь?"Да, – говорит Ваня Сереге, – ты первый давай, а я за тобой... " А в комнате, надо сказать, свет от настольной лампы горит. Серега тут же, нетерпеливым рывком брюки вниз с себя приспустив, аккурат на эту самую биксу улегся – и, зад свой голый чуть приподняв, рукой, сунутой под живот, не гладя направил – вставил Серега уверенно в письку пипиську, и – понеслась губерния в рай! А Ваня рядом стоит – и в ожидании очереди своей на это счастье, пока чужое, сверху смотрит, и то, что ему до этого звездного мига только грезилось, видит Ваня со всей отчетливостью в самую что ни на есть натуральную величину... А петушок Ванин, хотя и не видит еще ничего, поскольку на волю Ваней еще не выпущен, но тоже на всю катушку уже взволнован и пребывает, как дальнобойная артиллерия, в наиполнейшей боевой готовности – словно предчувствует, что после всех тренировок и упражнений, какие Ваня с ним регулярно проделывал, наконец-то ему, петушку, настало время себя проявить по-настоящему – в обстановке, что называется, боевой и в самом, если так выразиться, наипервейшем значении этого слова. Смотрит Ваня, не отрываясь... и, даже дыхание затаив, тискает Ваня через брюки совершенно непроизвольно петушка своего, в настоящий бой рвущегося... а Серега, на Ваню внимания никакого не обращая, биксу наяривает во всю мощь молодецких своих сил, и только жопа его колыхается аккурат перед Ваниными глазами. И здесь нужно отвлечься от Вани, через брюки сжимающего своего взволнованного пятнадцатилетнего петушка, и несколько слов сказать о Серегиной жопе.

Ах, мой читатель! Какой удивительной красоты и грации была эта часть Серегиного тела, и без того не лишенного некоторой приятности даже при чисто визуальном обзоре! Если Ване шестнадцать лет исполнялось только в феврале, то Сереге шестнадцать уже было, и был он, из сельской местности приехавший в город N в поисках знаний, парнем во всех отношениях замечательным. Был Серега коммуникабелен и в общении прост, был неизменно весел и, что встречается в наше пронизанное современностью время нечасто, как-то искренне и по-доброму щедр, а если учесть, что имел он вполне миловидную внешность и гармонично сложенную во всех отношениях фигуру, то можно без труда догадаться, что имел Серега успех у пола, по традиции еще называемого иногда слабым, неизменный успех, чем, осмотревшись немного, стал неизменно пользоваться, несмотря на свою только относительную взрослость. И хотя вся фигура юного Казановы была преисполнена мужской грации и красоты, особое место все-таки здесь занимала попа. Да-да, мой многоопытный или, наоборот, неискушенный читатель! Именно попа, потому что язык не поворачивается назвать это произведение искусства грубым словом "жопа" или аморфным и ничего не выражающим словом "задница". И хотя мы понимаем, что слово "попа" больше подходит сопливым тинэйджерам предпубертатного возраста либо плывущим через штили и штормы по волнам жизни в поисках обетованной земли тайным и явным, но неизменно многочисленным представителям нетрадиционных наклонностей, тем не менее именно это слово – слово "попа" – за неимением подходящих других мы позволим себе употребить по отношению к Серегиному заду, хотя и Серега сам, и его зад из предпубертатного возраста уже вышли, а нетрадиционные наклонности и все связанные с этими наклонностями изыски их обоих, то есть Серёгу и его попу, кажется, совершенно не волновали... Итак, эта самая попа, да которой Ваня спустя три с половиной месяца губами во сне все-таки дотянулся и которую он, счастливый, поцеловал... Серегина попа была в меру кругла и в меру упитана, то есть чуть продолговата и в то же время упруга, но не упругой твердостью, а упругой пружинистой мягкостью, и в то же время, когда Серега шел по улице или по коридору, попа его не колыхалась вызывающе и безнадзорно, а с достоинством перекатывалась двумя элегантными полусферами, словно весело играя сама с собой под обтягивающими ее штанами-брюками, и при всем при этом Серегина попа была оттопырена, но оттопырена, что называется, в меру – неброско и не вызывающе, и это застенчивое достоинство, выраженное в юной грации округлённых линий, как магнитом, притягивало откровенные взгляды сокурсниц и, нужно думать, быстрые и внешне не заметные, но от этого не менее откровенные взгляды иных сокурсников. Да что говорить... Серегина попа – это было подлинное, в натуральную величину самое что ни на есть произведение искусства! С такой восхитительной попой Сереге нужно было бы выступать в специальном клубе, доставляя горячо жаждущим утонченной культурной жизни представителям новой интеллигенции незабываемое эстетическое наслаждение, или можно было бы – с такой восхитительной попой! – зарабатывать очень крутые бабки иноземного производства, позволяя любить свою юную попу новым хозяевам новой жизни, но, дав Сереге это сокровище, Создатель не дал ему должного кругозора, и потому, как ни печально это признать, видеть Серегину попу во всей своей обнаженной красе могли только сквозь клубы пара отдельные счастливчики в общежитской душевой да плохо побеленные потолки разнообразных общежитских комнат, в которых Серега, окучивая очередную биксу, торопливо проходил свои нехитрые университеты.