Ваня и Ростик. Часть 3

А утром Ваня, опять проснувшись первым, опять обнаружил, что спит Ростик, сбоку к нему, к Ване, плотно-плотно прижавшись, рукой одной его, Ваню, обнимая, и он, Ваня, Ростика, крепко спящего, тоже обнимает и даже немного к себе прижимает, и так хорошо ему, Ване, теплого Ростика к себе прижимать... в одно мгновение вспомнил Ваня всё-всё, что было вчера: и как спящим он, Ваня, прикинулся, и как Ростик его петушка окучивал... и какие у него, у Вани, по этому поводу мысли были – догадки и подозрения... лежит Ваня – думает: "Ну, а если он голубой... что теперь – убить его?" – и дальше думает: "Ерунда всё это! Как, бля, в таком возрасте можно быть голубым? Он же маленький еще... " – и снова думает: "А если, бля, голубой... то что надо делать – дубасить его или нет? И вообще... что делать?!" Покосился Ваня на Ростика, в бессознательном сне к нему прижавшегося: теплый Ростик, родной... наклонился Ваня невольно и, не думая, какой Ростик ориентации, поцеловал его, спящего, в стриженую макушку... ах, Ростик, Ростик! Какая разница, какой ты, Ростик, ориентации – все равно ты любимый... и самый лучший! И хоть он, Ваня, никаких телячьих нежностей не позволял себе с Ростиком и даже Ростика иногда третировал и напрягал, но... разве он, Ваня, не любит его? И если кто-нибудь... когда-нибудь... если кто-то обидит Ростика... если какой-нибудь пыльный ублюдок с черепом, наголо бритым и изнутри от рождения деформированным, хотя бы искоса на него, на Ростика, посмотрит... – добрый Ваня невольно сжал кулаки... и только тут почувствовал лежащий на спине Ваня, что опять, как вчера, упирается ему в бедро вздернутый Ростиков краник. И любопытно Ване стало, что там у него, у Ростика, на самом деле. Толкнул он тихонько Ростика в бок, проверяя, крепок ли утренний сон у младшего брата, – спит Ростик – не просыпается... оттянул Ваня резинку Ростиковых трусиков-плавок и едва не присвистнул от удивления: нет, с его, Ваниным, петушком равнять было нечего, но и не карандашик уже там, у Ростика в трусиках, был... не карандашик, а маленький такой огурчик, твердо торчащий, и вокруг этого вздернутого огурчика, у самого-самого основания, уже несколько волосков росло... даже, может, с десяток волосков. "Ну, блин – краник... какой он маленький? У него, блин, уже не краник, а почти петушок! – несколько растерянно и в то же время не без некоторой гордости за младшего брата подумал Ваня, осторожно отпуская резинку Ростиковых трусиков назад... И вдруг он, Ваня, почувствовал такой необыкновенной силы ответственность за маленького Ростика, что даже дыхание у него, у Вани, перехватило. "Сегодня же с ним поговорю, – твердо решил Ваня. – Кто еще с ним поговорит, кроме старшего брата?"

– Ростик, Ростик... просыпайся! – Ваня нежно затормошил Ростика, предварительно убрав его сонную руку со своей юной мужской груди. – Слышишь? Просыпайся...

– М-м-м, – сказал Ростик, не открывая глазки.

– Просыпайся... – повторил Ваня.

– М-м-м, – повторил Ростик, не открывая глазки.

– Просыпайся, блин! Мычишь, как корова... а ну, вставай! – у Вани, шестнадцатилетнего студента первого курса технического колледжа, вмиг – по причине отсутствия всякого педагогического такта – испарилось терпение смотреть на Ростиковы в бессознательном состоянии демонстрируемые понты.

Услышав, что его, Ростика, уже сравнивают с коровой, он, Ростик, мгновенно открыл глаза и, инстинктивно и бессознательно прикрыв ладошкой оттопыренные трусики, в один миг соскочил с Ваниной кровати. Но Ваня уже успел получить некоторый заряд самодосады, и потому дальше все получилось спонтанно.

– Ты зачем моего петуха трогал? – неожиданно строго проговорил Ваня, и взгляд Ванин мгновенно наполнился бесконечным педагогизмом.

– Какого петуха? – Ростика царапнуло слово "трогал", но Ростик, еще ни о чем не догадываясь, удивленно округлил глаза.

– Какого... такого! Ты зачем его трогал? – еще строже произнес Ваня.

– Кого, Ваня? Я никого не трогал, – попытался Ростик безнадзорно уйти от настигающей его ответственности.

– Хуй мой – вот кого! Ты зачем его вчера дрочил? – Ваня, исчерпав запас педагогического терпения, перешел на язык, понятный самым широким массам любого возраста. И Ростик... маленький Ростик не был исключением – он тоже относился к этим безымянным массам, то есть маленький Ростик знал, что слово "дрочить" означает самодостаточно раздражать свою собственную пипиську с целью получения эротического удовольствия, но только стеснялся Ростик произносить это грубое слово вслух и потому никогда это слово не говорил. А Ваня сказал... и прозвучало это слово в Ваниных устах естественно и даже небезобразно.

– Что я делал вчера? – переспросил Ростик, но переспросил он не потому, что не понял Ваню, а переспросил исключительно для того, чтобы выиграть хоть секундочку времени.

– Хуй мне дрочил – вот что! И нечего дураком прикидываться! Я спрашиваю: ты зачем это делал? – еще строже проговорил Ваня, студент первого курса технического колледжа.

– Ты же спал, Ваня... – еще не веря, что тайное стало явным, удивленно проговорил Ростик и вдруг... вдруг поняв, что он, Ростик, влип, и влип по-крупному, и что теперь, наверное, пока мамы и папы нет, Ваня его убьет, Ростик, глядя на Ваню круглыми неотрывными глазами, неожиданно искривил лицо... глаза его мгновенно наполнились слезами... и Ростик, всё так же неотрывно глядя на Ваню, без всякой хитрости и прочего лукавства заревел. – Я... его... не трогал... он сам... я только... только посмотреть... посмотреть хотел...

– У себя смотри, если хочешь... Тебя кто этому научил? – Ваня, невольно растерявшийся при виде такой несознательной реакции со стороны Ростика, чуть убавил накал строгости в своем по-прежнему педагогическом голосе.

– Никто... я только... посмотреть... посмотреть у тебя... – заливался горючими слезами стоящий перед Ваней Ростик. – Большой он... или какой...

– А дрочил зачем? – продолжая допрос с пристрастием, Ваня еще чуть-чуть непроизвольно убавил в голосе накал взыскательной строгости.

– Я... я не дрочил его... я сам... я сам не знаю... я... нечаянно... – заливаясь слезами, вел диалог со старшим братом горько плачущий Ростик.

– Что "нечаянно", что "нечаянно"? Рукой кто смыкал?! Я?!

Ростик, не прекращая рыдать, молчал. Конечно, Ваня был прав: для нечаянности он, маленький неосторожный Ростик, слишком... слишком целенаправленно и увлечённо "смыкал" рукой, и отрицать этот очевидный, если уж Ваня не спал, факт, было глупо... ну, и что было Ростику отвечать? Ваня был прав, и Ростик, рыдая, молчал...

– Вот! – Ваня, словно желая окончательно и бесповоротно припереть Ростика к стенке, ткнул пальцем в край простыни. – Это что?!

Заливаясь горючими слезами, Ростик молча и виновато покосился туда, куда был устремлён Ванин палец, – на простыне, точнее, на том месте простыни, о которое он, Ростик, беспечно вытер свою руку по окончанию исследования, было отчетливо заметно чуть желтоватое и довольно приличных размеров пятно... ну, правильно: этой горячей жидкости было много, и пятно получилось большое... и снова ему, кругом виноватому Ростику, было совершенно нечего сказать – все, буквально все улики были против него, маленького Ростика!

– Я постираю, – сквозь рыдания пообещал Ростик,

– "Я постираю!" – передразнил Ваня. – У себя дрочи... понял?

– Понял... я всё понял... – маленький Ростик, кивая головой, никак не мог подавить рыдания.

– Что ты понял? – Ваня, хотя и убавил накал взыскательной строгости в голосе, но всё ещё был в запале. – Ну! Что ты понял?

– У себя... у себя дрочить буду... – заливаясь слезами, Ростик стоя перед Ваней в белоснежных трусиках, и плечи у Ростика неудержимо вздрагивали.

– И нечего реветь! – Ваня почувствовал дискомфорт и даже некоторую душевную неуютность оттого, что Ростик плачет, и, чтоб разговор этот завершить, назидательным тоном проговорил: – Еще раз тронешь...

И здесь Ваня сказал то, что он говорить совершенно не думал. Точнее, он думал это сказать, но по причине предварительной непродуманности воспитательного момента произошла коварнейшая подмена в выборе языка. Да-да, мой многоопытный или, наоборот, неискушенный читатель! Наш великий, могучий, правдивый и свободный русский язык в то же время бесконечно богат и многогранен своими оттенками и прочими музыкально-смысловыми обертонами. Ведь что хотел сказать Ваня? Захваченный небывалым подъёмом вдруг появившегося педагогизма, он только хотел сказать, что он Ростика накажет, и ничего более этого Ваня сказать не хотел! Накажет! Но, невольно мешая в ходе воспитательного процесса слова из языка общечеловеческого и языка, на котором говорят преимущественно дети пыльных городских окраин, Ваня сказал безутешно плачущему Ростику то, что он, Ваня, хотел сказать младшему брату, да, как выяснится это очень и очень скоро, немного не то и даже... даже совсем не то:

– Еще раз тронешь – я тебя выебу! – сказал Ваня, шестнадцатилетний студент первого курса технического колледжа, своему младшему брату Ростику в порыве педагогического приступа. – Понял?

"Я тебя выебу!" – сказал Ваня... конечно, Ваня выразился фигурально, подразумевая, что он Ростика накажет... да-да, именно накажет! И когда он, Ваня, сказал "я тебя выебу!" – это означало всего лишь "я тебя накажу!", и ничего более, – именно так частенько обозначают представители широких масс и прочие пыльные дети свое желание кого-либо наказать, сознательно совершенно не подразумевая при этом совершить с участником диалога сексуально-половой акт. Сознательно – нет, не подразумевая... а – бессознательно?"Я тебя выебу!" Так ведь и говорят самые мужественные и одиозно натуральные представители наиболее пыльных городских окраин: "я тебя выебу!" И даже Ваня... даже Ваня так сказал, совершенно не думая и даже не предполагая совершать с маленьким Ростиком сексуально-половое насилие! И ведь Ваня этот жил не на пыльной душевной окраине, а жил в самом что ни на есть центре города N, и вот – на тебе: туда же... Ох, темны, бесконечно темны глубины нашего подсознания, и – используя наш великий и могучий, правдивый и свободный русский язык, мы сами порой не понимаем, как он, коварный, нас выдает.