Рада

Родился я в та-каком-то году, в банано-леановой чаще…

Нет! Здесь – все неправильно! Начнем по-другому:

Не в «тыща-каком-то», а во вполне конкретном: 1959-ом.

Не в «банано-лиановой», а в чаще высоченных тополей, в огромном и (большей частью) темном дворе, на самой тогдашней окраине Москвы, рядом с маловысокохудожественной речкой, под гордым названием – Яуза. Катькин акведук, непременно, недалеко присутствовал. Многовысокохудожественный. Куда-ж – без него-то…

Двор наш, представлял собою шесть домов, стоящих прямоугольником: по одному по кроткой стороне, и по два – по длинной. Дома эти, 4-5-6-ти этажные, строили из самого лучшего советского кирпича (к нынешнему времени все это, естественно, – развалилось: кирпич постепенно превратился в красноватый песок) пленные немцы, годе, этак, в 1947-ом.

Таким образом, получился – двор. Его засадили тополями, понастроили, где только можно и нельзя, каких-то сараюшек, из всякого говна, для хранения еще большего говна (где-то, в 1975-ом, весь этот гадючник власти снесли; тот еще стоял стон и вой в дому Израилевом), насыпали песку в самом солнечном месте, вокруг кучи сколотили две-три, вкопанные в землю лавочки: детская площадка…

Асфальтовые дорожки были только по внутреннему периметру этого прямоугольника: вдоль подъездов. Все остальное пространство оставалось – девственно нетронутым цивилизацией. Единственный въезд в этот двор был по кривому и хилому (две машины не могли разъехаться) аппендиксу от одной из ближайших улиц.

Зажили.

Ко времени, интересующих нас событий, тополя вымахали в неимоверные исполины, частью полностью и навсегда, изгнав из двора солнце.

Итак. 1971-й год, мне 12 лет, и учусь я в 7-ом (кажется. Тогда – по-другому было) классе. Школа была – тут же, рядом, рукой подать. Вокруг школы яблоневый сад, огромный школьный стадион, а за моим домом, почти сразу, начинается лес.

Меня только начали интересовать девочки: я к ним приглядываюсь. Детсадовские совместные разглядывания писей – не в счет. То, вдруг, на уроке, или на школьной лестнице, сверкнет луч в русых прядках волос, или ножки-попка-грудка заставят офигеть на секунду и вызовут мгновенную, и такую неудобную, в этот момент эрекцию.

Маята одна, одним словом…

А так… Так я развлекаюсь изготовлением всяких стреляющих и взрывающихся предметов: от рогаток, до поджиг; и от обернутых изолентой взрывпакетов, до вполне себе смертоносных литровых баллонов из-под газа (были тогда и такие), начиненных всяческими опасными смесями.

Я дружу с химичкой (интернета тогда не было!), я дружу с трудовиком, который дает мне на школьном токарном станке вытачивать свои пушечки. Он думает (наивный!), что я – моделист.

Все это испытывается и используется в лесу за моим домом, совместно с парой-тройкой таких же энтузазистов из моего класса. Девочкам там места – нет!

Но. К нашим парнокопытным. Заигрались мы, читатель!

Была у нас в классе одна девчонка. Цыганка. Рада. Маленькая такая девчонка, черноволосенькая, смугленькая (сильно – смугленькая), и… совсем – не развитая. Никаких тебе ножек-попок-грудок. Все совсем – детское. Глаза, вот только… Глаза.

Это были не глаза, это были два черных, горящих негасимым внутренним светом уголька. Потрясающие глаза. Заглянув в них раз, сразу было понятно, что никаких компромиссов нет, никогда не было, и быть – не может. Ни в чем. Никогда. И бесполезно просить, или (не дай Бог!) – заставлять. Пустое…

Где-то, после зимних каникул, начала эта самая Рада ко мне заходить с разными идиотскими просьбами: ну, там, – забыла записать домашнее задание, дай учебник, дай тетрадку списать: я болела… И так далее… И так далее… И так далее…

А жили мы – совсем рядом: в соседних домах. Мой дом стоял по длинной стороне прямоугольника нашего двора, я ее – по короткой. Из моих окон был прекрасно виден ее подъезд, да и ее окна, тоже.

Моя мудрая мамаша, поглядев-поглядев на эти визиты, сказала как-то мне: «А девчонка-то – запала. Смотри, не упусти: другой такой – не найдешь!». А мне-то – по барабану. Меня какие-то свойства самодельного взрывного устройства беспокоили (как раз конструировал что-то с часовым механизмом: реле времени от старой стиральной машины), что-то там с начинкой было, с бризантным, так сказать, составом, – какие-то непонятки.

Ну, и… усё! Проехали. Она еще, ходила, конечно. Ее не так просто было сбить с намеченного курса – кремень, а не девушка. Долго ходила, – до самого лета. Безрезультатно совершенно.

А жили мы таким составом:

С ее стороны присутствовали папа-цыган, мама-цыганка, старшая сестра, тоже – цыганка (как ни странно!), в нежном возрасте 19-ти лет, и, – сама Рада. Она была несколько старше меня, на несколько месяцев, там. Что не мешало нам учиться в одном классе. Еще у Рады был абсолютный слух, она божественно играла на виолончели, да и на любых музыкальных устройствах могла, по-моему.

С моей же стороны была, всуе упомянутая мама, отчим, младший брат, и, – я: твердый троечник и редкостный балбес. Отчим мой работал в МВД (потом это важным станет!), но не в участке и, даже, не в центральном аппарате, а в НИИ (научно-исследовательском институте – расшифровка для современных маловысоконачитанных читателей) МВД. Были в этом вампирском ведомстве и такие. Отчим был математиком. Рассчитывал для них пропускную способность дорог, кажется. Однако имелись у него: китель, с майорскими погонами, милицейская фуражка, и очки. Вполне боевой набор, по-моему. Милицейскую форму он никогда не носил: не работу ходил в цивильном.

Так, вот. В конце мая папа-цыган нашей Рады, сотворил там, в своем, в цыганском мире, что-то такое, чего другие цыгане простить ему, ну никак, не могли. И стали его ждать у подъезда человек 20-25, вполне себе бандитской цыганской наружности (папа-цЫган был – не бандит, отнюдь), с явным намерением порезать его на ленточки. Папа, натюрлихь, скрывался и шухорился. Не хотел стать ленточками. Цыгане – ждали. У них времени много было.

Мамаша-цыганка прибежала к нам (почему – к нам, интересно?) с глазами, как суповая тарелка, и, рыдая, просила спасти хотя бы Раду: «Ведь всех порежут!», говорила она, «Всех!».

Тут интересна реакция моего отчима. Сначала, он страшно возмутился. Как это так? На исходе XX века, в Москве, бандиты грозят вырезать целую семью! Первым делом, стал звонить в участок. Там слушали, что-то мямлили, обещали… Но. Так, и не приехали. Тогда он позвонил своему начальнику. Генералу от милиции. Тот тоже жутко возмутился, возбудился, даже, сверх всякой меры, и пообещал наслать на этих бандитов чуть ли не всю дивизию им. Железного Феликса Дзержинского.

Однако… Прошло с полчаса, примерно, и этот самый гофмаршал, перезвонил отчиму, и что-то такое мямлил в трубку, что стало совершенно ясно, что Железный Феликс заржавел, в данном случае; бензина нет, патроны протухли. И еще. Он что-то этакое посоветовал отчиму, от чего тот побелел, заиграл желваками, и бросил (именно – бросил!) телефонный аппарат в угол комнаты.

Потом он встал, надел мундир с майорскими погонами и фуражку (очки тоже – присутствовали), и пошел разбираться с бандитами один. Безоружным. Тогда, надо сказать, в эти вегетарианские времена, оружие не выдавалось даже настоящим ментам, постовым, или ДПС, например; не то, что уж – математикам.

Мать – не совалась. Понимала, что – бестолку.

Закончилось все быстро, тихо и (относительно) мирно: отчиму там тут же дали в лоб, от чего он вырубился, а потом вежливо и аккуратно, за руки, за ноги принесли домой. Фуражка и очки (целые!) лежали у него на животе.

После этого Раду огородами-огородами переправили к нам. И она сидела дома, как мышка – никуда не высовывалась, даже в школу.

Такие дела…

Но. Читатель! Это же был конец мая, конец школе! А в конце мая – начале июня, смотря по обстоятельствам, мы – Выезжали В Деревню! О, это был долгожданный и небыстрый процесс. Великое переселение народов.

В Деревне, в 110 км. от Москвы по Горьковской дороге, километрах в пяти-шести от славного городишки Покров, в малюсенькой деревеньке (26 дворов) жила сестра моей бабки: баба Маша. Одна жила. Нет, семья у нее была: две дочери с зятьями, внуки, все – как полагается. Но. Старшая дочь жила где-то в Узбекистане (я ее и видел-то один раз в жизни), а младшая – недалеко, километрах в четырех, в совхозном поселке, в хрущевском доме о двух (или – трех?) этажах, которые строили тогда в крупных селах в огромном количестве; зато – в квартире с центральным отоплением. Молодые не хотели зимой колоть дрова, топить печку, ходить по воду к журавлю. А баба Маша не могла бросить своих кур, овец, корову Зорьку и бессменного порося по прозвищу Борька.

Жили мы тогда небогато. Да, я и никого не знаю, честно говоря, кто тогда жил бы богато. У нас не было денег купить посуду, мебель, и прочую домашнюю дребедень, так необходимую в повседневной жизни, чтобы обставить и квартиру в Москве, и дом в деревне одновременно.

Посему. Из квартиры в Москве увозилось почти все (оставалось, только, чтобы работающим родителям было где притулиться на ночь), а в деревенский дом, Это Наше Все, понятное дело – завозилось. Осенью – в обратном порядке.

Для этого процесса, начиная еще с зимы, ни с Нового года, чуть ли, происходил поиск и выклянчивание пустых картонных ящиков, которых тогда было немного в советской торговле. Эти завоеванные ящики раскладывались в плоскость и громоздились все выше в углу маленькой комнаты. Когда стопка доходила почти до потолка, подготовка тары считалась законченной.

На день отъезда, брались отгулы, заказывалось грузовое такси (было и такое: обыкновенная трехтонка с крытым брезентом кузовом, но и с «шашечками» по бортам), с раннего утра (часов с 6-ти; такси можно было заказать не раньше восьми) начинали выноситься во двор собранные картонные коробки с надписями карандашом: «Кухонная посуда», или «Постельные принадлежности», холодильник, два дивана… и Бог знает сколько еще всякой всячины.