Домашнее животное

Видимо, это, в свою очередь, означало, что меня будут и мыть – но каким образом, я пока что не мог себе представить.

Ещё через час-другой телевизор выключили, и всё стихло. Видимо, она легла спать. Я же продолжал лежать на полу, не в силах собраться с мыслями и уж тем более уснуть. Я не мог поверить в то, что завтра меня ждёт то же самое. Что завтра я снова целый день проведу на цепи и в наручниках, ничего не видя и не в силах ничего с этим сделать. Что завтра я снова буду есть собачий корм и мочиться в таз сидя. Что завтра она снова и снова будет насиловать меня своей волосатой сырой щелью, а я снова буду сжимать от бессилия свои пальцы. Челюсть периодически начинало сводить судорогой. Через какое-то время челюсть начало сводить судорогой. Я шумно сопел от боли, сжимая скованные за спиной кулаки, но резиновый шар продолжал наполнять мой рот вязкой слюной, медленно стекавшей по моему лицу прямо на пол.

Я так и не уснул в ту первую ночь своего плена. Минуты и часы ползли неторопливо, как слюна по моему лицу. Как ее смазка по моей шее. Когда я услышал, как она поднимается с кровати, я лежал в каком-то оцепенении, равнодушный ко всему. Даже к тому, что наручники уже натёрли мне запястья и жгли, что меня уже начал терзать голод и что мне снова хочется в туалет. Через какое-то время она подняла меня на колени, и (о счастье!) сняла с меня кляп... Но лишь затем, чтобы поместить на мой рот пизду, тёплую и чуть влажную.

Ничего не спрашивая, я послушно начал сосать и лизать ее, и она кончила довольно быстро – вынудив, конечно же, вылизать после этого лобок. Вскоре после этого передо мной оказалась новая миска с собачьим кормом, и я съел его точно так же, как и вчера – стоя на коленях, без помощи рук.

Затем она напоила меня водой из бутылки, дал помочиться в таз... и ушла. С удивлением и радостью я услышал, как закрывается входная дверь, и в квартире наступает полная тишина. Перед этим, правда, она не забыла надеть на меня кляп, и тишину я мог нарушать разве что еле слышным мычанием. Спереди резиновый шар закрывала широкая полоса кожи, которая надёжно удерживала в моём рту все рвущиеся оттуда звуки.

И, тем не менее, я начал звать на помощь. Я мычал с такой силой, что у меня кружилась голова. Я рвался со своей цепи так, что голова чуть не отваливалась. Я снова выворачивал руки самым непредставимым образом, пытаясь дотянуться до ошейника, или до кольца в полу, или до ремешков кляпа. Вытянувшись на полу всем телом, я пытался достать ногами хоть до какого-нибудь предмета. Я бил в стену пятками так, что серьёзно отшиб себе правую. Пот заливал моё лицо под жаркой кожей, но я не переставал бесноваться, всеми доступными мне средствами пытаясь вырваться из этого плена.

Всё это ровным счётом ни к чему не привело. Вокруг не было ничего, кроме голого пола и голых стен. Где бы мо похитительница не держала свою мебель, она была далеко. Из-за стен также не доносилось ни единого звука. Цепь, соединявшая с кольцом в полу мой ошейник, не подавалась ни на миллиметр. Наощупь я кое-как определил, что она прикована к кольцу висячим замком, оставляя лежать рядом отрезок примерно той же длины. Позже я узнаю, что кольцо представляет собой головку рым-болта, на шесть сантиметров вкрученного прямо в бетон. Что одна стена моего угла выходит на улицу, а за другой находится другая комната этой же квартиры, поэтому мой стук никто никогда не услышит. Что цепь соединена с моим ошейником самым обыкновенным карабином, который я легко мог расстегнуть бы одной рукой – если бы, конечно, смог до него достать. Что я не могу покончить с собой, пытаясь задушить себя ошейником – для этого он застёгнут слишком свободно, и для этого у меня слишком мало сил и решимости.

Всё это мне ещё предстояло узнать. Пока же мне оставалось лишь бессильно лежать в углу – тяжело дыша, истекая слюной из-под кляпа, слушая звенящую тишину пустой квартиры. Оставалось лишь ждать, когда вернётся Хозяйка. Больше мне нечего было делать – только ждать и предаваться бесконечным отчаянным мыслям.

Наверно, я всё-таки уснул, так как не слышал звука открывающейся двери и очнулся лишь от его шагов по квартире. Сжавшись, я слушал, как она занимается своими делами, и пытался представить себе, как она выглядит. Я уже знал, что она гораздо старше, выше и тяжелее меня, но не представлял себе, тёмные или светлые у нее волосы, Какие она носит сережки и очки, кем она работает, как ее зовут. Как она росла, какими были ее подруги, если они были. Как она смогла додуматься до того, чтобы похитить живого человека и держать его на цепи для сексуальных утех.

Пытался представить себе всё это – и не мог. Тогда я стал думать, что бы сделал с ней, если бы смог освободиться. Каким-то образом это принесло облегчение, и от этих мыслей я очнулся лишь тогда, когда она снова приказала встать мне на колени. На мой рот опять надвинулся густой куст, а на плечо опустилось тяжелое мягкое бедро.

Странно, унижение от происходящего было не то, да и терпеть на себе почти севшую на твое лицо бабу было уже легче. То ли я немного разобрался в ее предпочтениях, то ли помогло то, что я сам старался под ней расслабиться – не знаю. Но этим она снова дала мне понять, что распоряжается мной безраздельно, и что все планы мщения остаются лишь внутри моей головы, обтянутой крепкой кожей.

После этого была новая миска корма и новая бутылка воды. Снова подо мной оказался таз для справления туалетных надобностей. В этот раз я наконец смог сходить в него как следует, и она даже подтёрла меня туалетной бумагой. За всё это мне пришлось отблагодарить ее очередным отлизом. Наконец через какое-то время вокруг меня снова всё стихло, и я понял, что началась вторая ночь моего плена. Которую мне снова предстояло провести с кляпом во рту.

Она надевала на меня кляп каждый раз, когда ложилась спать и уходила на работу. Таким образом, большую часть суток я проводил с огромным резиновым шаром во рту. Вскоре я к этому привык и научился лежать на спине, расслабив челюсти, чтобы слюна текла обратно в горло. Мой режим дня оставался неизменным – миска корма утром и вечером, таз для естественных надобностей вечером и утром. Ну и, конечно же, секс. Она продолжала насиловать меня ежедневно, иногда по два или три раза – не знаю, откуда в ней было столько энергии. Игры с пристегнутым членом, к счастью, прекратились. Постепенно я привык обслуживать ее ртом как ей хотелось, и оставалось лишь не лениться и терпеливо ждать, когда она кончит. Так было легче. Во всяком случае, лучше, чем порка.

Наконец, на четвертый день моего плена меня помыли. Правда, я до сих пор не знаю, как она это делает. Процедура всё время одна и та же – укол в бедро, после которого я почти сразу вырубаюсь и просыпаюсь уже чистым. Видимо, она снимает меня от цепи и уносит в ванную. Силы ей не занимать. Там же она стрижёт мне ногти, а также бреет мне подбородок и голову. Ухаживает за мной, как за породистой собакой.

Интересно, была ли у нее собака когда-нибудь. Или ей хватает голых молодых парней, которых можно пороть и насиловать. Которых можно держать на цепи, навсегда упаковав лицо в кожаную маску.

Я до сих пор не понимаю, зачем нужна эта маска. Если она собирается держать меня здесь до самой смерти, то могла бы просто выколоть мне глаза. Или вообще не трогать их, раз уж всё равно потом убивать. Но если мои глаза целы, и если эту маску когда-нибудь снимут – не считая помывки в бессознательном состоянии – то когда? Или ей просто нравится глухая чёрная кожа, превращающая человека в безликую куклу? А может, я уже ослеплён, просто не знаю об этом? Ведь со дня своего плена я до сих пор не видел ни единого лучика света.

Она никогда не разговаривает со мной, а мне запрещено разговаривать с ней. Она обращает на меня внимание лишь в том случае, если меня нужно накормить, сводить в туалет или изнасиловать.

Хотя иногда, поставив кресло надо мной, она ставит ноги мне на голову и что-то читает. Шуршит переворачиваемыми страницами, иногда удивленно хмыкает, хихикает. Ее босые стопы – большие и мягкие, лежат на мне с королевским величием и обходятся со мной с хозяйской небрежностью, ворочая в удобном для себя положении, как безвольную куклу, которой я, впрочем, и являюсь.

Интересно, думает ли она хоть что-то обо мне, или я всего лишь удобная подставка для ног.

... Всё остальное время я валяюсь на полу и предоставлен сам себе, своей слепой темноте и своим невесёлым мыслям. Впрочем, их становится всё меньше и меньше, ибо о чём мне думать, и зачем? Я не могу вырваться из этого плена, и не знаю, когда она выпустит меня отсюда, и выпустит ли. Я даже не знаю, ищут ли меня до сих пор, или уже перестали. Ведь я давно уже сбился со счёта дней, проведённых здесь. На двести или триста каком-то.

Впрочем, человек привыкает ко всему. Даже к тому, что он посажен на цепь и лишён способности видеть. Лишён малейшей возможности хоть как-то скрасить себе досуг. Мне доступны лишь примитивные удовольствия – еда, сон и секс. Впрочем, секс направлен на удовлетворение лишь одного человека, и этим человеком являюсь не я. Мне доступно лишь своё собственное тело, руки которого к тому же скованы сзади.

Будь мои руки свободны, или хотя бы скованы спереди, мне было бы проще. О, как мне было бы проще! Но теперь я могу лишь тереться о жёсткий пол, на котором все следы моих развлечений видны самым прекрасным образом. Она, конечно же, видит всё сразу, когда приходит домой. Смеётся и называет меня "дрочунишкой", вытирая все следы мокрой тряпкой. Ну и, конечно, после этого наказывает меня. Двадцать ударов по яйцам. Стеком. В это время я должен лежать перед ней с раздвинутыми ногами, и если хотя бы попытаюсь их сдвинуть, получаю ещё десять. Такова плата за единственное удовольствие, которое я могу доставить себе сам. И к ней невозможно привыкнуть. Также, как невозможно потом доставить себе новое удовольствие в течение нескольких дней.

Думаю, в этом и состоит часть ее плана. Чтобы я унижал себя сам, и чтобы продолжал это делать снова и снова, и чтобы у нее всегда находился повод для наказания. Я говорю себе это всякий раз, когда начинаю думать о новом удовольствии. Какое-то время это помогает. Но когда ты лежишь на полу совершенно голый, когда тебя постоянно используют для секса, секс поневоле начинает занимать большинство твоих мыслей. В такие минуты я даже жалею, что не родился женщиной. Наверное, женщине в таком положении было бы проще.

Я слышу, как открывается входная дверь. Я знаю, что рядом со мной подсыхает очередная склизкая лужица. И я знаю, что вскоре снова буду корчиться под ударами стека, лихорадочно отсчитывая удары. Моя хозяйка не прощает такого поведения. Она держит своё домашнее животное в строгости.

... Только бы не сдвинуть ноги и не заработать ещё десяток ударов...