Последняя ночь Самайна

..
... Най, забыв обо всем, с остервенением кусала губы, шею и грудь девочки, царапала своими длинными острыми ногтями ее нежную кожу, оставляя на ней алые полоски, и эта боль превращалась в теле Энджел в жгучее, незабываемое ощущение счастья. А когда по ее обезумевшему телу пошли судороги, и нестерпимое наслаждение громким воплем вырвалось сквозь оскаленные зубы, Най выхватила из своей высокой прически золотую заколку и с силой вонзила ее в ямочку на горле своей жертвы. Тонкая длинная игла легко, как в растаявшее масло, вошла в юную плоть, проколола трахею, и ее острие показалось с противоположной стороны. Девочка издала хриплый сдавленный стон, из уголка ее рта потекла тонкая струйка крови, а Най снова и снова вонзала в ее тело свое оружие, нанося бесчисленные удары в шею, грудь, живот. Из пробитой аорты ударил фонтан горячей алой крови, которую Най, обезумев от ее сладковатого аромата, принялась с наслаждением размазывать по лицу и по всему телу. Она пила и не могла напиться этой соленой, будто морская волна, живительной влагой; ей хотелось вобрать в себя эту пульсирующую струю, и она подставляла ей розовые лепестки, окружавшие ее влагалище, чувствуя, как улетающая душа Энджелины наполняет ее существо новой силой, новой жизнью.

Как благодарна она была этой юной невинной девоньке за этот упоительный глоток бессмертия, которое недоступно простым и грубым оборванцам, считающим себя людьми, с их мелкими и пошлыми страстями, не знающими подлинного полета души и тела.

... Даже океаны имеют дно, даже бесконечность находит предел в словах, Феникс, – как всегда, бесстрастно звучал голос Магистра. – Орден волен дать, но он волен и отнять, все мы знаем это...

– Как и то, что милость его безгранична, – напомнила Най уверенно и смиренно.

– Как и то, что все мы – его слуги, – продолжал Магистр, невозмутимый в осознании своей власти, – иначе мы продолжали бы влачить жалкое человеческое существование. За тысячу лет ты познала многое, ты, Феникс, стала одной из избранных. Ты стала, возможно, самой возлюбленной дочерью Ордена, и поэтому твой авторитет среди сестер огромен. Подумай, хочешь ли ты сохранить это положение, или уйти отсюда навсегда? Сейчас для этого самое время, Феникс, потому что срок твой истек. Тебе больше никогда не суждено воскреснуть.

– Но я не могу жить, не умирая! – растерянно воскликнула Най.

– Тебе придется выбрать, Феникс. – Она поняла, что это были последние слова Магистра. Он не мог изменить волю Ордена, ведь, несмотря на свою власть, он был одним из них.
Последний раз преклонив колени и коснувшись лбом пола перед Великим, Най, как испуганная птица, вырвалась из сделавшейся вдруг невыносимо тесной кельи. Она бежала по широким коридорам и просторным светлым залам, забыв, где выход. Цитадель казалась ей теперь тюрьмой. Как он мог! Она металась в самой себе, пытаясь сделать страшный выбор между бессмертием и движущей всей ее жизнью страстью, но разум покинул ее, и на его месте зияла саднящая рана.

Как безумная, Най ворвалась в Святилище, которое теперь раскрылось в ночь, слившись с заполненным огнями костров лесом. Однако никто из братьев и сестер не замечал ее, ведь она уже выполнила свою миссию. Как она ненавидела их теперь! Как отвратительны стали ей эти похотливые твари, когда она поняла, что такое смерть!

Подбежав к Мари-Нуар, которая в исступлении извивалась на теле брата Хью, Най с размаху ударила ее по лицу. Девушка даже не заметила удара, хотя из носа у нее потекла кровь, и Най пнула ее в мягкий податливый живот. Это ощущение слабой и послушной жизни под подошвой понравилось ей, и она снова и снова била Мари-Нуар ногами, рвала ее чудесные пепельно-черные волосы, хлестала ладонями по щекам и по груди. Как сладостно было терзать такое нежное, такое живое тело, как прекрасна была эта тонкая и изящная француженка в своих мучениях, эта поруганная красота, эти растрепанные локоны!

– Еще, пожалуйста, еще!!! – кричала Мари-Нуар, вымаливая каждый удар движениями поясницы, шеи, губ, но не видя ее за пеленой боли и наслаждения. Она подставляла под ее обжигающие удары лицо и самые нежные части своего прекрасного тела, упиваясь их жестокостью и своей низостью. Ее молочно-белая грудь со стоящими торчком малиновыми сосками покрылась зеленоватыми пятнами кровоподтеков, а на лице появились кровоточащие ссадины. Ее трепещущие тонкие ноздри раздувались, жадно вдыхая густой запах мускуса...

Внезапно серой тенью из-за деревьев выскользнул огромный силуэт волка с горящими желтым огнем глазами. В мгновение ока он миновал разделявшее его и женщин расстояние, неслышно подбежал к Мари-Нуар сзади и, толкнув ее головой в спину, опрокинул на четвереньки. Вначале она немного испугалась, но, почувствовав теплый влажный нос, уткнувшийся в ее промежность, лижущие прикосновения жадного сильного языка к ее бедрам и ягодицам, выгнула спину и, подавшись назад, прижалась задом к чему-то мохнатому и горячему.

С громким утробным рычанием могучий волк зажал в челюстях тонкую шею девушки, лишив ее свободы движений, и быстро и неистово удовлетворил свою похоть. Огромный детородный орган зверя с трудом поместился в миниатюрном влагалище Мари-Нуар, но, несмотря на раздирающую боль, она была наверху блаженства. В каком-то ненасытном порыве сладострастия она выставила зад как можно выше, так, чтобы громадный член вошел в ее тело до упора, и почти легла на грудь, не переставая рукой ласкать собственный клитор. Ее покрытое синяками лицо исказила безумная гримаса боли и наслаждения, и, завыв, протяжно, словно волчица, она кончила.

"Прочь! Прочь! Прочь!"

Только одно слово пылало в сознании Най. Ей хотелось лишь одного – убежать, улететь, скрыться от этой беснующейся в разврате толпы. И она бежала пустыми коридорами Цитадели, которые совсем недавно казались ей такими родными, бежала, закрыв глаза ладонями и не разбирая дороги. Сделавшиеся вдруг будто чужими ноги сами привели ее в келью Ундины, которая избегала шумных оргий и предпочитала им уединение даже в праздничные дни.

Най бросилась к ногам сестры, сидевшей в одиночестве перед гадательным столиком, на котором стояло две свечи и были разбросаны черные камешки, обняла ее колени и дала волю рыданиям.

– Я не такая, как они! Я другая, другая! Я не могу умереть! Я не хочу, не хочу!..

– Успокойся, милая, – ласково шептала Ундина, перебирая ее волосы, – ты не умрешь, ты всегда будешь с нами. Это – всего лишь испытание Ордена.

– Но, сестра, почему все они кажутся мне врагами? – умоляюще спросила Най, заглянув Ундине прямо в глаза. – Почему я чувствую себя средоточением зла?

– Так бывает, любовь моя. Это страх, просто страх. Ты боишься умереть навсегда, как человек. Люди боятся греха, потому что они смертны. Страх – это грех.

– Как я смогу жить без Него? Целую вечность! – с ужасом воскликнула Най. Слезы на ее глазах высохли, уступив место безбрежному отчаянию.

– Забудь об этом, пока мы вместе, милая! Когда ты увидишь Его, ответ сам придет в твои уста, родившись в сердце, – произнесла Ундина, обняв ее за плечи.

Ее слова не могли быть неправдой, даже теперь, когда Най перестала верить самой себе и Ордену, она безотчетно доверилась своей возлюбленной сестре.

В своем синем атласном платье, похожем на вечернее небо летом где-нибудь над Энгрейлом, Ундина была подобна Ами-Лэе, Властительнице Ночи. В ее карих, лучившихся любовью глазах Най читала только сострадание и нежность, которых так недоставало ей самой. Желая очиститься от безумия этой ночи и потерять себя в любви подруги, она поцеловала ее чувственные теплые губы. И уже не смогла оторваться.

Их руки сплетались, словно стебли гибких лиан, а уста непрерывно ласкали друг друга, сливаясь в единое целое. Най села сестре на колени, обвив ногами ее талию, и, обжигая поцелуями шею, освободила из плена летнего неба ее тело. Ундина нежно улыбнулась и стыдливо прикрыла ладонями груди.

А Най снова оказалась во власти ее неземного очарования: ее слух ласкал этот знакомый тихий смех, ее ноздри щекотал аромат женского тела, а ее взгляд, будто в первый раз, восхищенно открывал для себе его плавные и грациозные линии. Она взяла Ундину за запястья и мягко, но настойчиво отодвинула ее руки.

У нее была изумительная тяжелая грудь, молочно-белая с голубоватыми прожилками вен и необыкновенно большими розовыми сосцами. Когда Най смотрела на ее божественную наготу, ее память невольно возвращалась к воспоминаниям забытого детства, когда она маленькой девочкой засыпала на груди няни Энн, которая была для нее тогда самым надежным приютом на свете, и Ундина казалась ей самым теплым и милым существом в мире, и похожее на боль желание, поднимавшееся из потаенных глубин ее тела, превращалось в огромную нежность, рвавшуюся из глаз потоками горячих слез.

Най позволила вечности длиться, только взглядом лаская нежное тело подруги, чтобы подарить ей тот самый восхитительный миг, когда ее кожа, превратившаяся в тлеющую, медленно нарастающую истому, вспыхнет яркой вспышкой наслаждения даже от случайной искры легкого прикосновения. Именно Ундина когда-то учила ее часами разжигать это опьяняющее нетерпение, а потом, превратившись в одно целое, взмывать в заоблачную высь, чтобы прикоснуться к звездам, сгореть в солнечной короне и рухнуть в океан блаженства.

... А когда последние песчинки вечности со звоном рассыпались на каменном полу, Най позволила себе со всей нежностью, на которую была способна, прошелестеть кончиками пальцев вниз по ее гладким золотистым плечам, поцеловать подушечками ямочки на локтях и снова скользнуть вверх по внутренней стороне рук, чтобы обнять ладонями облака...

Переплетаясь, их тонкие пальцы ласкали крупные, еще мягкие соски Ундины. Най прикасалась к ним с необычайной осторожностью, помня об их поразительной чувствительности (Ундина говорила, что даже их трение о платье причиняло ей боль). Но потом, когда ее соски набухли и затвердели в руках подруги, боль превратилась в жгучее удовольствие, и Ундина, тяжело дыша и постанывая, погрузилась в него с головой. Откинувшись на кресле, она пощипывала груди Най и подставляла каждую клеточку своего тела ее огненным поцелуям и ласкам.