Игорь

Разговор который день касался мороженой рыбы, движущейся с Дальнего Востока, и, по нашим данным, представляющей собой уже фактически бракованный товар, который и продавать-то, скорей всего, нельзя. Однако Камчатрыбпром с пеной у рта доказывает нам, что сельдь, скумбрия и кета, неумолимо приближающиеся по просторам Транссиба к нашему городу, очень даже хорошего качества и принесут нам (и им тоже) солидную прибыль. Но у меня в ушах стоит голос нашего агента в Хабаровске... "Ты знаешь, Данилушко, взял я на пробу рыбку, баба моя зажарила, – а рыба-то разъехалась на сковородке, будто растаяла, а вкусом словно бы прогорклое масло, а запах ..."
У меня нет оснований не доверять нашему товарищу – спецу по рыбе. Он пробует на вкус буквально каждую партию, заботливо сообщает органолептические свойства рыбок, высылает факсы, телеграммы, электронные письма с предостережениями. Работает, в общем, на совесть.

Вот и сейчас я твёрдо убеждён, что нам отправили явный брак, и моя задача – отбить атаку недоброкачественной рыбы и вернуть сто пятнадцать тысяч рублей – частичную предоплату озверевшим и потерявшим всякий стыд камчатским рыбопромысловикам. С каждым днём грозный рефрижератор всё ближе и ближе, и если рыба явится на грузовом дворе нашей станции – всё, убытков не избежать. Экспертиза, простой вагонов, штраф за несвоевременную разгрузку... а потом неизбежная утилизация товара, вывоз на свалку... и о предоплате надо забыть... Может быть, сумма убытка и невелика покажется, но ведь и дела наши не так уж хороши, прибыль в последнее время упала, и очередная брешь в финансах ударит и по мне, и по компаньону, и по Васе, и по Светочке, и ещё по десятку сотрудников, мечтающих только о зарплате, но работающих довольно лениво. Впрочем, это их дело – энтузиазма мы не требуем, выполняют свои обязанности – и то хорошо.

Я прошу моих дорогих читателей простить мне эти экскурсы, я просто хочу, чтобы вы представили смрад и скуку моей жизни. Может, вы посочувствуете любознательному и доброму человеку (это мне, значит), не нашедшему покоя до сих пор.

Грянули простуженным голосом стенные часы – 13.00. Время обеда. Все сотрудники поднимаются со стульев, бросают компьютеры, ручки, трубки и тянутся на улицу. Кто идет в магазин, кто в забегаловку, где можно выпить рвотного кофе, а кто и в спортзал.

Надо сказать, что завод, где мы арендуем помещения, обладает неплохим спортсооружением, и наша фирмочка заплатила вперёд за то, чтобы сотрудники в обеденный перерыв могли переключить умственную активность на физическую. Насчёт умственной активности я погорячился – у большинства из нас нет субстрата мышления, но после сидения перед экраном компьютера физическая нагрузка весьма полезна.

В раздевалке я который раз оглядываю своё тело. Ничего, кажется, но небольшой слой сала уже присутствует на животе. Правда, на мой взгляд, это придаёт некоторую пикантность мужской фигуре, но ведь сало имеет тенденцию нарастать. Потому я и качаю пресс. Об остальном сказать нечего – фигура у меня вполне нормальная, но атлетической её никак не назовёшь.

Надев спортивный костюм, вхожу в зал. Там ещё человек пять, с усердием подтягиваются, качают ноги, повиснув на шведской стенке, а один даже штангу вверх-вниз гоняет. Начинаю рысцой трусить по периметру зала.
– Даниил!! – вдруг раздаётся совсем рядом. Штангист встаёт и оказывается.

Игорем, с коим мы расстались часов двенадцать назад под дождём.

– Игорь! – не могу скрыть радости, – а ты чего тут штангу гоняешь?

– Так я, это... постоянно тренируюсь, форму держу...

– Ну, молодец! А я, вот видишь, пытаюсь растрястись после сидения за.

Компьютером.

– Дааа... ты ведь рядом где-то работаешь?

– В соседнем здании. Так ты уходишь или нет?

– Я пойду в душ, если хочешь – тебя подожду.

С чего бы это он вдруг меня ждать будет? Так я подумал. Но упустить возможность поглядеть на стройное тело и позавидовать прекрасным формам я не мог, поэтому сказал...

– Жди, я скоро!

И опять поплюхал по залу. Мысли уже плотно перетекли к Игорю. Я отгонял их от себя, но они с упорством и назойливостью пчёл так и лезли мне в голову. Быстро отделавшись от скучной и никчёмной тренировки, я пошёл в раздевалку. Игорь был там, обмотанный полотенцем, он радостно брякнул...

– Я ещё не мылся, тебя жду!

"Чёрт знает что такое", – мелькнуло в голове, "ещё и ждёт".

Я снял с себя форму, семейные трусы и залез под душ. Под соседнюю лейку-сетку пристроился Игорь, абсолютно голый. Украдкой я рассматривал его тело. Безупречная мужская фигура – широкие плечи, развитые грудные мышцы, выраженные musculi recti abdominis (прости, читатель! Я ведь учил в институте анатомию, и до сих пор знаю латинское название прямых мышц живота). Узкий таз, точеная попка, в меру волосатые ноги, половой член ровненький, веночки на нём тоненькие. Вот я какой наблюдательный.

Вышли из-под струй воды, вытерлись полотенцами.

– Игорёк, – сказал я, – значит, ты часто сюда ходишь?

Парень ничего не ответил, он вдруг перестал вытираться, отложил полотенце на скамейку, опустил голову, отвернулся... а когда повернулся опять ко мне лицом, я вдруг увидел на его глазах слезы. Он вдруг схватил полотенце, быстро вытер глаза, начал торопливо одеваться.

– Что с тобой, Игорёк? – я был в полном недоумении, – чего ты молчишь?

Парень выдавил из себя...

– Да, часто...

Оделся, натянул кожанку, и вдруг сказал...

– Извини... меня первый раз в жизни назвали Игорьком.

Чудны дела Твои, Господи! К одним людям Ты милостив, к другим суров!

Почему же, Боже, люди как манны небесной ждут одного только ласкового слова? И не получают его, ибо ближние даже не догадываются о существовании уменьшительных суффиксов!

Боже, прости мне грех смешения Твоего высокого имени с такой подлой прозой жизни! Но я не верю, что может быть такое... молодой красивый человек слышал в своей жизни лишь окрики и грубость!

Дорогие читатели, я прошу вас... будьте поласковей с вашими друзьями, супругами, детьми! Поверьте, они этого очень ждут, и ваши добрые слова лучше любых подарков. Поверьте мне, пожалуйста, и мне будет легче переносить моё затворничество, ибо я буду знать... вот в это мгновение кто-то шепчет на ухо другому человеку слова любви и благодати. И хотя бы на гран, на крупицу больше становится добра и света, а израненные души обретают краткие мгновения тепла и неги.

Помню своё институтское увлечение – милую девушку по имени Таня. У нас был роман, довольно длительный, мы целовались, обнимались, гладили друг друга, наконец переспали. Всё так приятно, весело, легко. Но моя Танюша обращалась ко мне преимущественно с помощью местоимения "ты" либо слова "Данил", а то и вообще никак – могла охать, вздыхать, клянчить деньги, но при всём при этом я для неё оставался Данил либо универсально и стереотипно – "ты чё, не слышишь?" В самый интимный момент близости она могла вдруг ляпнуть... "Ой, я сегодня ноготь раскрошила". Если после этого ваш половой член не утрачивает своей твёрдости – я вам завидую.

Танюша трогала мой член длинными ноготками, грубовато и неумело двигала кожицу, сдавливала мою мошонку как кисет с табаком. Ни единого ласкового слова не вылетало из её уст даже по отношению к моему причинному месту.

Я думал, что так и должно быть – да и сам не отличался нежностью.

Однажды военкомат направил меня в больницу, где надо было сдать мочу на диастазу и ещё Бог знает на какие компоненты. Мне вручили стерильные пробирки и ничего не сказали. Пылая от стеснения, подошёл я к симпатичной женщине-врачу, заведующей терапией, и сказал... "Я не пойму... как, сколько..." Врач (звали её Екатерина Александровна, никогда не забуду), сказала мне просто... "Ничего сложного... берешь писечку в руку, сикаешь, потом несколько капелек в одну пробирку, немножко в другую". Говорила она это восемнадцатилетнему парню, половой член которого назвать писечкой можно было лишь условно, так ласково и просто, что я готов был хоть бочку наполнить мочой за такие милые и добрые слова. Слыхано ли дело – писечка, сикать! Такая милая парочка существительное – глагол, что просто дух захватывает.

Да, нежность – это и вправду парус любви.

Я впоследствии узнал, что эту женщину боготворили пациенты. Не удивляюсь. И до сих пор рад, что видел настоящего врача.

Я и сам учился в медицинском институте, и это было лучшее время моей жизни. Учился я хорошо, любил клинические дисциплины, мог до ночи не уходить из больницы. Преподавателей измучил вопросами, обсматривал и общупывал чуть не всех больных отделения. Наверное, тогда я почти утратил брезгливость по отношению к человеческому телу. Помню, как нам показывали больного с распространённой формой псориаза... сыпь, мокнутие, чешуйки. Никто из студентов не захотел притронуться к коже, а я с удовольствием гладил пораженную спину, скоблил чешуйки, чтобы наяву проверить псориатическую триаду симптомов. Однажды мне пришлось курировать 17-летнего парнишку, подцепившего сифилис при первом в жизни половом акте, и я внимательно разглядывал твёрдый шанкр на его членике, вторичную папулёзную сыпь, засовывал палец в его попку, чтобы потрогать предстательную железу. Другие студенты трогать предстательную железу не хотели.

При этом я никогда не возьму в руки лягушку или червяка – брезгую. Почему так специфично это чувство, до сих пор не знаю.

Впрочем, прошу опять великодушно извинить меня за такие длинные отступления.

Как я узнал чуть позднее, Игорю действительно негде было найти ласку и тепло. Воспитывался он в детдоме, а в восемнадцать лет был неукоснительно запичужен в армию, в десантные войска.

Придя на гражданку, поселился на квартире, стал безуспешно устраиваться на работу, в конце концов втянулся в полукриминальную группу, каких так много в наших городах, стал участвовать в разборках в качестве вспомогательного элемента. Его держали на низших ступенях иерархии, давали заработать ровно столько, сколько надо было заплатить за комнату в квартире и потратить на скудное питание (в основном мучные изделия, "они же дешёвые", бульон "Кнорр", вызывающий отвращение даже своим названием, сухой картофель и прочая дрянь). В описываемое время Игорь устроился охранником на завод пластмасс, стерёг по ночам горы аляповатых черно-лиловых вёдер и тазов.