Спасибо, мне не интересно
✕
Рассказы с описанием несовершеннолетних запрещены.
Вы можете сообщить о проблеме в конце рассказа.
Фурия
Когда-нибудь потом.
– Можно подумать, что его это волнует.
– Может, и не волнует. Но я не хочу проверять. А ты?
Она легла на живот, и болтая ногами, начала рисовать на песке кораблик.
– Купаться идешь?
– Неа.
– Ну, как хочешь. Делаешь ты. А я только соглашаюсь, или нет.
Она даже не подняла голову, когда он вставал. А Андрей в который раз подумал, что одними книжками сыт не будешь, и то, что он соврал этим людям на счет дрессировки не делает его ни дрессировщиком, ни властителем чужих душ. Начались глубокие самокопания, опять проснулась и завозилась внутри совесть, и начала бубнить, что самым великим грехом Иешуа считал трусость, а он самый что ни на есть трус, ибо даже всю ответственность за удовольствие общаться и соблазнять эту девчушку он свалил на нее саму. И что ему бессовестно везет, что она вообще поддается на его нехитрые заигрывания, вместо того, чтобы болтаться в компании сверстников. Мысль о том, что она могла бы смирно купаться с родителями и спокойно отдыхать была противна даже въедливой совести – собственно, они и познакомились именно потому, что она этого не могла.
На пляже они провели больше часа. За все это время Андрей и Алена не перекинулись больше и десятком слов. Ходили купаться раздельно, практически не замечая друг друга. И все таки... И все-таки они ходили так, чтобы не замечать друг друга. Мимо. Рядом. В зоне видимости. Может быть, не осознавая это, а может, просто думая о другом.
Он ушел первым. Ушел в номер, и валялся в постели до обеда, ни о чем особо не думая, и не особенно переживая – просто была тяжелая пустота, и ничего не хотелось. Ни читать, ни смотреть телевизор, ни спать. На обед он уехал в кафе в город, и даже честно пытался смотреть на девушек взглядом самца. Не хотелось. Вернулся к пансионату, и по дороге встретил ее родителей. Они гуляли по парку.
– Добрый день, а где Алена? Заболела?
– Нет, наверное – ответила мама – хотя, может быть перегрелась сегодня на солнце – она ведь почти не купалась.
– Вот глупая девчонка – рассердился Андрей почти искренне – ну, передавайте ей привет, пусть выздоравливает. Вы еще долго будете отдыхать?
– Да нет уже: Через четыре дня уезжаем.
– Ну, приятного отдыха. Очень было приятно.
– А вы что, уже уезжаете?
– Нет, я еще пару дней пробуду, но, в принципе, все что я хотел – я сделал. Девочка стала немножко поспокойнее, и вам стало проще, и ей комфортнее.
– Ой, это да: И вообще, огромное вам спасибо! Вы нам столько всего сделали:
Они рассыпались во взаимных комплиментах, попрощались, и разошлись.
Вроде бы все. Следы он замел, родители его ни в чем не должны подозревать. А что касается Алены: Ну, сам виноват. Нет бы снять девку на ночь, так ведь полез в детскую душу, и ладно бы в одну душу:
Он вышел из лифта на один этаж раньше. Потоптался на площадке, пошел к их двери. Постучал. За дверью была тишина. Он подождал, подумал, стучать ли еще раз. Уже поднял руку, как дверь приоткрылась.
Она высунула нос из-за двери, и мокрыми глазами смотрела на него. Он толкнул дверь, вошел внутрь, прикрыл за собой створку, и опустился на колени перед ней. Она прижалась к нему, уткнувшись носом в шею.
– Ну что ты, маленькая? Наглоталась лишней соленой воды?
– Умгумс:
– Ты сильно расстроилась?
– Не очень. Я тоже: блюду твою честь, и пудрю родакам мозги. Но все равно рада, что ты заглянул. Мы пойдем куда-нибудь?
– Я буду у себя. Наверху. Или забрать тебя прямо сейчас?
– Не, ща нельзя. Родаки придут, а ключи у меня. Видишь, какая я благоразумная?
– Вижу – он улыбнулся ей, оторвав от себя и заглянув в лицо – в отличие от меня.
– А ты то чего?
– А я – ничего. Вот в том то и дело, что ничего.
– Вот и хорошо. Так и продолжай.
Он поцеловал ее в нос, но она прижалась к нему губами, и поцелуй затянулся на несколько минут. Потом они оторвались, отдышались, и заулыбались. Он мазнул ее по носу, и выскользнул за дверь. На ходу поправляя все, что торчит.
Вечером ее сдали ему без всяких вопросов и проблем. Они даже не обещали, когда вернутся. А он потащил ее на карусели, где они весело изображали папу с дочкой, причем Аленка вернулась к своему естественному состоянию, вовсю капризничала, вопила, топала ногами, а он только улыбался, и все разрешал. Ну, почти все. Потом они поехали кататься на катере, и только тут Алена посетовала на отсутствие фотоаппарата. Но у обоих камеры были в номере, и пришлось довольствоваться восторженными криками, закатными видами и солеными брызгами.
Потом они гуляли по причалам, по улицам и набережной, и даже успели к ужину.
За окнами стремительно темнело. Он ждал стука в дверь, но его все не было и не было. Он все-таки включил телевизор, и около часа бездумно щелкал каналами, поймав себя на мысли, что реклама – единственно стоящее зрелище среди той мути, что идет по телевизору вечером. Потом надоело до чертиков. Он еще раз сходил в ванную, лег в кровать, оставив свет ночника. Минуты текли медленно, ожидание бесило. В какой-то момент он вдруг подумал, что надеется, собственно, только на свои грезы. Что ничего не произойдет, и как и каждый вечер, ему останется только мечтать о чем-то светлом и приятном, что бывает только в мечтах и сказках, и никогда – на самом деле. А может, это даже хорошо.
Но он удержался. Погасил свет, повернулся, и стоически мучился сомнениями и ожиданием.
Стук в дверь был легким, почти незаметным. Включив ночник, он почти кинулся к двери, но мягким, охотничьим шагом. Приоткрыл дверь, впустив ее, и тут же закрыл ее на замок. Она пришла без одеяла, в длинной майке, и было непонятно, есть под ней что-нибудь, или нет. Хотя, это было совершенно не важно. Он сгреб ее в охапку и потащил на постель. Целоваться они начали еще в пути.
– Маленькая развратница – говорил он, целуя ее носик, глаза, губы, подбородок.
– Ага – она была донельзя довольна – втюрилась в здоровенного мужика, и соблазняю его.
– А здоровенный мужик – подхватил он игру – как маленький ребенок повелся, и теперь плачет и горюет. Его надо пожалеть!
– А чего же он плачет? – спрашивала она, гладя его по волосам, нежно проводя по щеке и целуя еще раз – кто же его обидел?
– Вот эта гадкая, противная, поганая майка! – он схватил ее майку, попутно ущипнув сосок.
– Ах! – она очень натурально закатила глазки – чем же она так прогневала здоровенного мужика?
– А она обнимает тебя! Это она сидит на тебе, а не пускает здоровенного мужика! Надо ее наказать!
– Надо – с жаром подхватила Аленка – а как?
– А мы поставим ее в угол!
Он подхватил подол и потянул вверх. Алена подняла руки, помогая майке соскользнуть, и он медленно, не отрывая глаз от ее обнаженной маленькой груди, действительно бросил майку в угол.
Она сидела перед ним голенькая, залитая желтым светом ночника, и ее загорелая кожа мягко переходила в светлые мячики грудей. От темных волос на лобке по бокам бедер тянулись две светлых полоски, создавая очень изысканные и оригинальные трусики, которые совершенно не хотелось снимать. Она натянуто улыбалась, ища в глазах ответ, хотя бы намек на то, что ей очень хотелось.
Он медленно положил ей руки на плечи, и слегка развернул, чтобы свет упал на груди, провел по ним ладонями, и спустился до бедер, обхватив обоими руками ягодицы. Она приняла намек, и встала. Он прижался щекой к ее животу, сжав попу и прижав к себе ее тело, уткнулся в живот носом, и медленно-медленно поднялся губами к грудям, захватив сосок левой, поиграв с ним и бросив затвердевший и набухший сосок, нежно лизнул правый.
– Большой здоровенный мужик больше не плачет? – спросила Алена, гладя его по голове.
– Пока нет – осторожно ответил он.
– Тогда я напомню, что делаю – я. А большой здоровенный мужик либо соглашается, либо нет.
Он подождал минутку, прежде чем выпустить ее из рук.
– Большой мужик на все согласен. На горе и счастье, на радость и удовольствие. В любой извращенной форме.
Она потянула его вверх за локоть, и он встал с колен. А она легко запрыгнула на кровать, и тоже потянула с него майку. Он помог ей снять ее. Она внимательно осмотрела его грудь, тронула сосок пальцем.
– А тебе приятно?
– Очень.
Она нагнулась, и захватила его сосок зубами. Он выгнулся, и непроизвольно схватил ее за бедра – ощущение взорвалось в нем вихрем пыли, осев внутри искорками удовольствия. Теперь она опустилась на колени перед ним, неумело расстегнула шорты, и достаточно ловко стянула их с него. Потом провела ладошкой по ткани плавок, и решительно выпустила скрытое в них на свободу. Осторожно потрогала пальцем, глядя восхищенно и радостно.
– Как же вы писаете?
– Вот отсюда – показал он – но если маленькая развратница начинает приставать к большому мужику, он становится не просто большим, а здоровенным. И писать не может.
– То есть, сейчас ты писать не можешь? – уточнила она, проводя пальцем по венам и гладкой коже.
– Нет. А ты хочешь посмотреть?
– Сейчас – нет. Потом как-нибудь – она коротко поцеловала щелку на его головке и засмеялась, подняв голову.
– Что? – улыбнулся он.
– Ну, у него как будто губки. Только на бок повернутые, как смайлик. Я его в губы поцеловала.
– А ему понравилось. Мне вообще нравится с тобой целоваться. Всему мне.
Она кивнула, спустила плавки окончательно, подождала, пока он переступит через них, и бросила в угол, к своей майке.
– Пускай они тоже пообщаются.
Он с трудом сдержал порыв обнять ее – сейчас было ее время, он сам ей подарил его. А она взялась за него, как за ручку, и чуть повернула, рассматривая яички. Потом потрогала их ладошкой.
– Ой! Они шевелятся!
– Да. Им тоже очень приятно, и они радостно пляшут, что ты не обошла их вниманием.
Алена тут же потрогала их еще раз. И еще раз. Удовлетворенная, продолжила осмотр, повернув его к себе спиной. Он почувствовал осторожные касания ее пальцев, потом она что-то сделала, но что – он не понял, и предположил, что поцеловала. Потом между ног проскользнула ее рука, ухватив за торчащее копье, а ее губы стали подниматься по спине. Он завел руки за спину, и нежно гладил ее поднимающееся тело. Она отпустила его, но только чтобы повернуть к себе, и снова ухватила свою игрушку, встала на цыпочки, чтобы дотянуться до его губ. Она прижималась к нему, утонув в его объятии, не выпуская из рук горячий и пульсирующий орган.
– Можно подумать, что его это волнует.
– Может, и не волнует. Но я не хочу проверять. А ты?
Она легла на живот, и болтая ногами, начала рисовать на песке кораблик.
– Купаться идешь?
– Неа.
– Ну, как хочешь. Делаешь ты. А я только соглашаюсь, или нет.
Она даже не подняла голову, когда он вставал. А Андрей в который раз подумал, что одними книжками сыт не будешь, и то, что он соврал этим людям на счет дрессировки не делает его ни дрессировщиком, ни властителем чужих душ. Начались глубокие самокопания, опять проснулась и завозилась внутри совесть, и начала бубнить, что самым великим грехом Иешуа считал трусость, а он самый что ни на есть трус, ибо даже всю ответственность за удовольствие общаться и соблазнять эту девчушку он свалил на нее саму. И что ему бессовестно везет, что она вообще поддается на его нехитрые заигрывания, вместо того, чтобы болтаться в компании сверстников. Мысль о том, что она могла бы смирно купаться с родителями и спокойно отдыхать была противна даже въедливой совести – собственно, они и познакомились именно потому, что она этого не могла.
На пляже они провели больше часа. За все это время Андрей и Алена не перекинулись больше и десятком слов. Ходили купаться раздельно, практически не замечая друг друга. И все таки... И все-таки они ходили так, чтобы не замечать друг друга. Мимо. Рядом. В зоне видимости. Может быть, не осознавая это, а может, просто думая о другом.
Он ушел первым. Ушел в номер, и валялся в постели до обеда, ни о чем особо не думая, и не особенно переживая – просто была тяжелая пустота, и ничего не хотелось. Ни читать, ни смотреть телевизор, ни спать. На обед он уехал в кафе в город, и даже честно пытался смотреть на девушек взглядом самца. Не хотелось. Вернулся к пансионату, и по дороге встретил ее родителей. Они гуляли по парку.
– Добрый день, а где Алена? Заболела?
– Нет, наверное – ответила мама – хотя, может быть перегрелась сегодня на солнце – она ведь почти не купалась.
– Вот глупая девчонка – рассердился Андрей почти искренне – ну, передавайте ей привет, пусть выздоравливает. Вы еще долго будете отдыхать?
– Да нет уже: Через четыре дня уезжаем.
– Ну, приятного отдыха. Очень было приятно.
– А вы что, уже уезжаете?
– Нет, я еще пару дней пробуду, но, в принципе, все что я хотел – я сделал. Девочка стала немножко поспокойнее, и вам стало проще, и ей комфортнее.
– Ой, это да: И вообще, огромное вам спасибо! Вы нам столько всего сделали:
Они рассыпались во взаимных комплиментах, попрощались, и разошлись.
Вроде бы все. Следы он замел, родители его ни в чем не должны подозревать. А что касается Алены: Ну, сам виноват. Нет бы снять девку на ночь, так ведь полез в детскую душу, и ладно бы в одну душу:
Он вышел из лифта на один этаж раньше. Потоптался на площадке, пошел к их двери. Постучал. За дверью была тишина. Он подождал, подумал, стучать ли еще раз. Уже поднял руку, как дверь приоткрылась.
Она высунула нос из-за двери, и мокрыми глазами смотрела на него. Он толкнул дверь, вошел внутрь, прикрыл за собой створку, и опустился на колени перед ней. Она прижалась к нему, уткнувшись носом в шею.
– Ну что ты, маленькая? Наглоталась лишней соленой воды?
– Умгумс:
– Ты сильно расстроилась?
– Не очень. Я тоже: блюду твою честь, и пудрю родакам мозги. Но все равно рада, что ты заглянул. Мы пойдем куда-нибудь?
– Я буду у себя. Наверху. Или забрать тебя прямо сейчас?
– Не, ща нельзя. Родаки придут, а ключи у меня. Видишь, какая я благоразумная?
– Вижу – он улыбнулся ей, оторвав от себя и заглянув в лицо – в отличие от меня.
– А ты то чего?
– А я – ничего. Вот в том то и дело, что ничего.
– Вот и хорошо. Так и продолжай.
Он поцеловал ее в нос, но она прижалась к нему губами, и поцелуй затянулся на несколько минут. Потом они оторвались, отдышались, и заулыбались. Он мазнул ее по носу, и выскользнул за дверь. На ходу поправляя все, что торчит.
Вечером ее сдали ему без всяких вопросов и проблем. Они даже не обещали, когда вернутся. А он потащил ее на карусели, где они весело изображали папу с дочкой, причем Аленка вернулась к своему естественному состоянию, вовсю капризничала, вопила, топала ногами, а он только улыбался, и все разрешал. Ну, почти все. Потом они поехали кататься на катере, и только тут Алена посетовала на отсутствие фотоаппарата. Но у обоих камеры были в номере, и пришлось довольствоваться восторженными криками, закатными видами и солеными брызгами.
Потом они гуляли по причалам, по улицам и набережной, и даже успели к ужину.
За окнами стремительно темнело. Он ждал стука в дверь, но его все не было и не было. Он все-таки включил телевизор, и около часа бездумно щелкал каналами, поймав себя на мысли, что реклама – единственно стоящее зрелище среди той мути, что идет по телевизору вечером. Потом надоело до чертиков. Он еще раз сходил в ванную, лег в кровать, оставив свет ночника. Минуты текли медленно, ожидание бесило. В какой-то момент он вдруг подумал, что надеется, собственно, только на свои грезы. Что ничего не произойдет, и как и каждый вечер, ему останется только мечтать о чем-то светлом и приятном, что бывает только в мечтах и сказках, и никогда – на самом деле. А может, это даже хорошо.
Но он удержался. Погасил свет, повернулся, и стоически мучился сомнениями и ожиданием.
Стук в дверь был легким, почти незаметным. Включив ночник, он почти кинулся к двери, но мягким, охотничьим шагом. Приоткрыл дверь, впустив ее, и тут же закрыл ее на замок. Она пришла без одеяла, в длинной майке, и было непонятно, есть под ней что-нибудь, или нет. Хотя, это было совершенно не важно. Он сгреб ее в охапку и потащил на постель. Целоваться они начали еще в пути.
– Маленькая развратница – говорил он, целуя ее носик, глаза, губы, подбородок.
– Ага – она была донельзя довольна – втюрилась в здоровенного мужика, и соблазняю его.
– А здоровенный мужик – подхватил он игру – как маленький ребенок повелся, и теперь плачет и горюет. Его надо пожалеть!
– А чего же он плачет? – спрашивала она, гладя его по волосам, нежно проводя по щеке и целуя еще раз – кто же его обидел?
– Вот эта гадкая, противная, поганая майка! – он схватил ее майку, попутно ущипнув сосок.
– Ах! – она очень натурально закатила глазки – чем же она так прогневала здоровенного мужика?
– А она обнимает тебя! Это она сидит на тебе, а не пускает здоровенного мужика! Надо ее наказать!
– Надо – с жаром подхватила Аленка – а как?
– А мы поставим ее в угол!
Он подхватил подол и потянул вверх. Алена подняла руки, помогая майке соскользнуть, и он медленно, не отрывая глаз от ее обнаженной маленькой груди, действительно бросил майку в угол.
Она сидела перед ним голенькая, залитая желтым светом ночника, и ее загорелая кожа мягко переходила в светлые мячики грудей. От темных волос на лобке по бокам бедер тянулись две светлых полоски, создавая очень изысканные и оригинальные трусики, которые совершенно не хотелось снимать. Она натянуто улыбалась, ища в глазах ответ, хотя бы намек на то, что ей очень хотелось.
Он медленно положил ей руки на плечи, и слегка развернул, чтобы свет упал на груди, провел по ним ладонями, и спустился до бедер, обхватив обоими руками ягодицы. Она приняла намек, и встала. Он прижался щекой к ее животу, сжав попу и прижав к себе ее тело, уткнулся в живот носом, и медленно-медленно поднялся губами к грудям, захватив сосок левой, поиграв с ним и бросив затвердевший и набухший сосок, нежно лизнул правый.
– Большой здоровенный мужик больше не плачет? – спросила Алена, гладя его по голове.
– Пока нет – осторожно ответил он.
– Тогда я напомню, что делаю – я. А большой здоровенный мужик либо соглашается, либо нет.
Он подождал минутку, прежде чем выпустить ее из рук.
– Большой мужик на все согласен. На горе и счастье, на радость и удовольствие. В любой извращенной форме.
Она потянула его вверх за локоть, и он встал с колен. А она легко запрыгнула на кровать, и тоже потянула с него майку. Он помог ей снять ее. Она внимательно осмотрела его грудь, тронула сосок пальцем.
– А тебе приятно?
– Очень.
Она нагнулась, и захватила его сосок зубами. Он выгнулся, и непроизвольно схватил ее за бедра – ощущение взорвалось в нем вихрем пыли, осев внутри искорками удовольствия. Теперь она опустилась на колени перед ним, неумело расстегнула шорты, и достаточно ловко стянула их с него. Потом провела ладошкой по ткани плавок, и решительно выпустила скрытое в них на свободу. Осторожно потрогала пальцем, глядя восхищенно и радостно.
– Как же вы писаете?
– Вот отсюда – показал он – но если маленькая развратница начинает приставать к большому мужику, он становится не просто большим, а здоровенным. И писать не может.
– То есть, сейчас ты писать не можешь? – уточнила она, проводя пальцем по венам и гладкой коже.
– Нет. А ты хочешь посмотреть?
– Сейчас – нет. Потом как-нибудь – она коротко поцеловала щелку на его головке и засмеялась, подняв голову.
– Что? – улыбнулся он.
– Ну, у него как будто губки. Только на бок повернутые, как смайлик. Я его в губы поцеловала.
– А ему понравилось. Мне вообще нравится с тобой целоваться. Всему мне.
Она кивнула, спустила плавки окончательно, подождала, пока он переступит через них, и бросила в угол, к своей майке.
– Пускай они тоже пообщаются.
Он с трудом сдержал порыв обнять ее – сейчас было ее время, он сам ей подарил его. А она взялась за него, как за ручку, и чуть повернула, рассматривая яички. Потом потрогала их ладошкой.
– Ой! Они шевелятся!
– Да. Им тоже очень приятно, и они радостно пляшут, что ты не обошла их вниманием.
Алена тут же потрогала их еще раз. И еще раз. Удовлетворенная, продолжила осмотр, повернув его к себе спиной. Он почувствовал осторожные касания ее пальцев, потом она что-то сделала, но что – он не понял, и предположил, что поцеловала. Потом между ног проскользнула ее рука, ухватив за торчащее копье, а ее губы стали подниматься по спине. Он завел руки за спину, и нежно гладил ее поднимающееся тело. Она отпустила его, но только чтобы повернуть к себе, и снова ухватила свою игрушку, встала на цыпочки, чтобы дотянуться до его губ. Она прижималась к нему, утонув в его объятии, не выпуская из рук горячий и пульсирующий орган.