Марина

… Милая моя! В лесных, затерянных в полях хижинах, в почтовых дилижансах дальнего следования, у костров, дым которых создает уют, на берегах озера Эри, или – не помню точно – Мичиган, на крышах европейских омнибусов и в Женевском аэропорту, в гуще вереска и религиозных сект, на кораблях типа «Дредноут», в парках и палисадниках самых зеленых городов мира, где на скамейках нет свободных мест, за кружкой светлого пива в отвратительном баварском кабачке «У Кота», на передовых первой и второй мировых войн, истекая тифом в стылой башне бронепоезда последней крымской зимой, стремительно едучи на нартах по малахитовому юконскому льду, обуреваемый золотой лихорадкой, в чадной от факелов римской терме, где мальчик на котурнах подавал мне «Фалерино» в темном от времени кувшине, и в прочих местах – тут и там, моя милая, размышлял я о тебе, о том, что есть женщина, и как быть, если настало время действовать; размышлял я о природе условностей и особенностях плотского в человеке. Я думал о том, что такое любовь, верность, что значит уступить желанию, и что значит не уступать ему, что есть вожделение, я мыслил о частностях совокупления, мечтая о нем, ибо знал, что оно доставляет радость. Приди ко мне, дабы унять трепет чресел твоих и утолить печали мои…

… И немедленно – выпил!..

Лег рядом с ней, и мы начали самозабвенно целоваться. При этом я одной рукой ласкал ее тельце: грудку, животик, ножки… Не забывал и про лобок и щелку, иногда, стараясь помассировать клитор. Так продолжалось минут 15. Потом я оставил ее губы и слегка спустился к груди: я целовал и посасывал сосочки, от чего они совсем уж затвердели, и еще больше стали напоминать небольшие шарики.

От груди, через живот и пупочек, я сполз еще ниже, и оказался (наконец!) там, где мечтал оказаться уже не один месяц. Слегка раздвинув и согнув в коленях ей ножки, я стал языком массировать клитор. Она выгнулась и застонала.

Это продолжалось долго, очень долго: я лизал ее клитор, а она стонала, выгибалась и металась по подушке, то обхватив мою голову руками, то лаская сама себе грудь. Наконец стоны резко участились, живот втянулся, чуть ли не до позвоночника, она задрожала, и резко сдвинула ляжки, выпихивая мою голову наружу. Улетела.

Полежала еще, закрыв глаза и тяжело дыша: чувствовалось в ней полное опустошение, потом обернулась ко мне, щеки горели, улыбнулась, заискрилось зеленое, хитрое на этот раз какое-то, пламя, и вдруг сказала хрипловато: «Покажи!».

Я, стоя на коленях, стянул трусы.

Надо сказать, у меня не совсем обычная мужская анатомия: член, хоть и не очень большой – сантиметров 18 (в лучшем случае) имеет головку несколько бОльшего диаметра, чем сам ствол; и еще, крайняя плоть у меня очень короткая, в связи с чем, головка все время обнажена, даже в спокойном состоянии. Много позже, когда я попадал в один душ с израильскими вояками (а такое бывало неоднократно), они принимали меня за своего, просто с нетипичной внешностью: думали, что – обрезанный.

Вот это все, да еще и в состоянии крайнего возбуждения я ей и вывалил. Трусы улетели куда-то в неизвестность. Мы потом их долго вдвоем и со смехом искали по всей комнате. Она, одним неуловимо быстрым и ловким движением, как кошка, развернулась, и ее глаза оказались прямо рядом – где надо. Немножко посмотрела, а потом вопросительно подняла глаза на меня. Мол, потрогать-то можно? Я утвердительно кивнул. Очень осторожно, двумя пальчиками – дотронулась, опять взглянула, я – кивнул, тогда взяла – в кулак. Видно ей хотелось ощутить теплоту и упругость, того, что она так долго чувствовала через нашу одежду.

Я сказал, каким-то не своим голосом: «Поцелуй». И она… поцеловала! НЕ взяла в рот, не облизала, а именно, что – чмокнула в головку. О минете у нее НИКАКОГО представления не было!… 1980 год, что вы хотите.

Мы еще выпили и опять стали целоваться. Сначала, прямо у столика, потом – опять на диване. Я опять проделал тот же путь через грудь-соски, живот-пупочек к клитору, и все повторилось, только когда она начала дышать часто-часто и выгибаться, я одним движением развернул и подвинул ее на край дивана попкой, сам встал на пол на колени, а ее ноги закинул себе на плечи.

И я ВЗЯЛ ее! Взял в «позе невесты», поскольку читал где-то, что это наименее травмирующая для девушки поза… Хотя, никакой крови (и никакой боли, судя по всему), не было. Она только широко раскрыла глаза, когда я вошел, видимо оценивая новые для себя ощущения. Она была очень узенькая и мокрая, и я довольно быстро кончил ей на живот.

Сперма ее заинтересовала: она сначала потрогала ее пальчиком, потом вымазала его в ней сильнее, зачерпнув даже из пупка, понюхала, потом вытянув руку, взяла свое полотенце и решительно все вытерла.

Мы до позднего утра занимались любовью, я взял ее еще четыре раза (столько сил у меня никогда, ни до, ни после не было!), она начала получать удовольствие и от проникновения: также стонала, выгибала спинку и стучала ладонями по дивану. Потом мы сдохли. Оба. Одновременно. Она сходила в соседнюю комнату за одеялом, и мы заснули прижавшись друг к другу.

На следующий день (уже ближе к вечеру, скорее: когда мы проснулись) я стал разогревать ее не только вылизывая клитор, но и засовывая большой палец руки ей вовнутрь. При этом вся остальная ладонь у меня оставалась свободой, да и еще лежащей у нее между ягодицами. Мы опять весь день занимались сексом, даже про мандариновку забыли, не вставали – тоже, только поели пельменей, которые я быстренько сварил.

Как-то (вдруг!) до меня дошло, что при разогревании ее выделяется, очень много смазки, от чего все пространство у нее между ягодицами – мокрое, включая анус. Тогда, потихоньку-полегоньку, нежненько, я стал массировать его свободными пальцами ладони, а потом и слегка вводить туда указательный палец. И был – вознагражден. Она не только не отстранялась от этого пальца, а даже немного двигала попкой, чтобы самой надеться поглубже.

Тогда я спросил напрямую: нравится, ли? Она ответила: «Очень!», и участь попки была решена. Я рассказал ей, что на Западе, для этого существуют специальные приспособления, в виде разнокалиберных резиновых шариков на общей веревочке, чтобы потихоньку расширять попку, перед введением, во избежание боли от слишком толстого предмета. Она о чем-то задумалась, хитро улыбнулась, сходила в другую комнату и принесла бусы. Аляповатые такие бусы, хрен знает из чего сделанные; из пластмассы какой-то. Единственное, – эти бусы были воистину монстроподобны: каждый шарик в них был не менее двух с половиной, а то и трех сантиметров в диаметре.

Я, же сходил на кухню, нашел там в холодильнике здоровенную морковку, сантиметров 25-и, не меньше, правда – довольно тонкую, почистил, закруглил конец, и получился вполне годный старпон. Оставалось найти смазку. Мы перерыли весь дом, шутя и хихикая, но вазелина так и не нашли. В аптеку идти не хотелось, и мы решили обойтись тюбиком детского крема, который отыскался-таки в ванной.

С этого времени наши упражнения не обходились без этих игрушек: мы, то вводили ей в попку шарики бус (она для этого становилась рачком, а я аккуратненько смазывал попку и вводил их ей штуки четыре за раз), а потом занимались традиционным сексом, то использовали для тех же целей наш корнеплод, на котором она, подленько хихикая, выцарапала ножом смешную рожицу.

На третий день я взял ее и в попку: положил на бочек, все смазал хорошенько детским кремом, и – вошел. Ей – понравилось (в щелке в это время у нее торчала наша морковка); кончил я туда же – в попку. Она дождалась, когда я ослаб и вышел, и смеясь, заткнув попу пальцем, побежала в туалет.

Кстати, это была единственная девушка в моей жизни, которой ДЕЙСТВИТЕЛЬНО нравился анальный секс. Которая занималась им не ради меня, или ради любопытства, а потому, что ей было – приятно.

Пять дней мы с ней наслаждались друг другом. Не одевались совсем, ни разу; из дивана почти не вылезали – только приготовить и поесть чего-нибудь. Да и есть-то особо не хотелось. Выпили всю мандариновку, кагор и остатки водки, даже, сожрали все пельмени, и сосиски (макароны, правда, остались); шоколад постигла та же участь.

На шестой день, рано утром приехал герой-геолог. Мы, естественно, заранее знали, когда он будет, все прибрали, что могли, но разошлись по разным комнатам (чтоб не застукал!), только под утро: долго не могли оторваться друг от друга. Заслуженный диван напоследок выдержал еще несколько наших сексуальных битв.

А утром – опять: крепкое рукопожатие, спасибо, что помог, не бросил, очередная трубка из очередного котяха, и – адью, амиго…

… Все изменилось сильно конечно: отец ее бросил свои экспедиции, и перешел работать куда-то в Москву, в Керосинку, кажется, и встречаться нам стало, практически, негде.

Нет, мы встречались еще, само собой, несколько раз: у нее, когда папаша куда-либо сматывался на день-другой (он был заядлый охотник); у меня, когда моя, сильно престарелая бабулька тоже куда-нибудь исчезала; на даче ее деда, професора-генерала (она там проводила лето), в Кратово, возле пруда; естественно, когда его самого там не было.

На этой даче мне, однажды, были даже устроены смотрины: она пригласила меня и трех своих подружек одновременно: хвасталась взрослым любовником, что было очень заметно по ее поведению: она демонстративно садилась ко мне на колени, прикусывала мочку уха, целовала в грудь и в шею, и т. п.; ночевали мы тоже в одной комнате, понятно.

Из этих смотрин вышел один, совсем Мариной не планируемый, казус: две из трех этих подружек, улучив момент, предложили мне встречаться, сунув в руку, заранее написанный на бумажке, телефончик. Хе-хе…

С одной я и встречался, даже… Крутил рОман… Она симпатичная была, правда совсем в другом стиле, чем моя Марина: невысокая, крепкая такая, спортивная девочка. Тело у нее все было – как каменное, даже ягодицы – не помнешь, ущипнуть было сложно…

… Эх, глупая молодость!..